Читать книгу "Прекрасные и обреченные - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

Теперь уже с места вскочила Глория.

— Не позволю разговаривать со мной в подобном тоне!

— И не надо, черт возьми!

Энтони стремительно выбежал из комнаты, и женщины услышали его шаги в коридоре, а потом с грохотом закрылась парадная дверь. Глория сидела, откинувшись в кресле, и лицо ее при свете лампы казалось обворожительным, спокойным и непроницаемым.

— О! — горестно воскликнула Мюриэл. — Что происходит?

— Ничего особенного. Он просто пьян.

— Пьян? Не может быть, Энтони — абсолютно трезвый. Он говорил…

Глория только покачала головой:

— А ничего и не заметно, пока он способен держаться на ногах. И говорит складно, если не волнуется. Да, говорит он даже лучше, чем в трезвом виде. Только ведь Энтони сидел весь день и пил, не считая времени, которое ушло на покупку газеты в киоске на углу.

— Ох, какой ужас! — Мюриэл искренне расстроилась, и на глаза навернулись слезы. — И часто такое случается?

— Часто ли он напивается?

— Нет, убегает из дома.

— Да, часто. Явится около полуночи, расплачется и станет просить прощения.

— А ты?

— Не знаю. Просто живем дальше, вот и все.

Две женщины сидели при свете лампы и смотрели друг на друга, каждая на свой лад беспомощная перед лицом действительности. Глория была по-прежнему красива, как всегда — с горящими румянцем щеками, в новом платье, опрометчиво купленном за пятьдесят долларов. Она надеялась уговорить Энтони сходить сегодня вечером в ресторан или в один из роскошных кинодворцов, где несколько мужчин обратят на нее внимание и ей, в свою очередь, не будет противно на них смотреть. Глории хотелось развеяться, потому что щеки пылали румянцем и новое платье очень ей шло, подчеркивая по-девичьи хрупкую фигуру. Приглашения теперь супруги получали крайне редко. Но Мюриэл она об этом не сказала.

— Глория, дорогая, как хотелось бы вместе поужинать, но я уже пообещала одному человеку. Ох, уже половина восьмого, мне надо бежать.

— Ну, в любом случае все равно ничего бы не вышло. Весь день плохо себя чувствую, и в рот ничего не лезет.

Проводив Мюриэл до двери, Глория вернулась в комнату, выключила свет и, опершись локтями о подоконник, стала всматриваться в парк «Пэлисейдс», где в сверкающем огнями колесе обозрения, как в дрожащем зеркале, отражались лунные блики. Улица опустела, дети разошлись по домам, в доме напротив семья садилась ужинать. Люди то принимались бесцельно расхаживать вокруг стола, то садились, и, глядя на их нелепые движения, казалось, что кто-то ради забавы небрежно дергает их за ниточки.

Глория взглянула на часы. Уже восемь. Часть дня все же она провела с удовольствием. Сразу после полудня, когда прогуливалась по Бродвею, там, где он соединяется с Гарлемом, в районе Сто двадцать пятой улицы. Чуткие ноздри ловили разнообразные запахи, и вдруг ее неожиданно поразила необыкновенная красота итальянских детишек. Открытие повлияло на нее странным образом. Такое же действие в свое время оказывала Пятая авеню, когда Глория с безмятежной верой в свою красоту не сомневалась, что улица целиком принадлежит ей, каждый магазин со всем содержимым, и игрушки для взрослых, выставленные в сверкающих витринах… стоит лишь захотеть. А здесь, на Сто двадцать пятой улице, ходили отряды Армии спасения, на порогах домов сидели старухи в пестрых шалях, детишки с сияющими на солнце волосами сжимали в грязных ручонках липкие леденцы… и предзакатное солнце, роняющее лучи на стены высоких многоквартирных домов. Повсюду богатый пряный колорит, как блюдо, приготовленное бережливым французским шеф-поваром. Не можешь удержаться и ешь с удовольствием, хотя и подозреваешь, что приготовлено оно, вероятнее всего, из разных остатков…

Глория вздрогнула от неожиданности, услышав стон пароходной сирены, донесшийся с реки и пролетевший над темными крышами. Она отклонилась назад и, когда воздушная занавеска соскользнула с плеч, включила свет. Уже было поздно. Припомнила, что в кошельке осталась какая-то мелочь, и сразу же оказалась перед выбором: спуститься вниз и выпить кофе с булочкой у станции метро, где вырвавшаяся на свободу подземка превращает Манхэттен-стрит в ревущую пещеру, или довольствоваться бутербродом с опостылевшей ветчиной у себя на кухне.

Через час воцарившаяся в комнате тишина сделалась невыносимой. Взгляд Глории бесцельно скользил от журнала к потолку, задерживаясь там на некоторое время. Вдруг она резко поднялась с места, чуть помедлила, покусывая палец, а затем подошла к буфету, взяла с полки бутылку виски и налила в стакан. Разбавив напиток имбирным ситро, она вернулась в кресло и дочитала статью в журнале. Там рассказывалось о последней вдове времен Войны за независимость, которая юной девушкой вышла замуж за старика ветерана Континентальной армии и умерла в 1906 году. Это показалось Глории страшно романтичным и странным — ведь эта женщина была ее современницей.

Перевернув страницу, она узнала, что кандидат в члены конгресса обвиняется оппонентом в атеизме. Однако удивление Глории тут же прошло, когда выяснилось, что обвинение ложное. Кандидат всего лишь отрицал вероятность чуда с пятью хлебами и двумя рыбами, но признался под нажимом, что верит в хождение по морю аки посуху.

Допив первый стакан, Глория налила вторую порцию. Переодевшись в халат и удобно устроившись на кушетке, она вдруг осознала, что несчастна, и по щекам градом покатились слезы. Глория задумалась об их причине: возможно, она просто жалеет себя. Сделала над собой усилие, чтобы перестать плакать. Но жалкое существование без искры надежды на счастье угнетало, и она только без конца покачивала из стороны в сторону головой. Дрожащие уголки губ опустились, будто их обладательница не желала смириться с приговором, вынесенным неизвестно кем и бог весть где. Глория не ведала, что этот жест стар как мир и нестерпимое, неизбывное горе научило сотни поколений выражать с его помощью неприятие, протест и растерянность перед лицом силы, более могущественной и неумолимой, чем сам Господь Бог, сотворивший человека по своему образу и подобию. Силой, перед которой Господь, существуй он на самом деле, оказался бы тоже беспомощным. И суть трагедии заключается в том, что эта сила никогда не дает ни ответов, ни объяснений, она неуловима, как воздух, и материальна в своей неотвратимости, как смерть.

Ричард Кэрамел

В начале лета Энтони перестал быть членом клуба «Амстердам», последнего, где еще до сих пор состоял. Он посещал клуб не чаще двух раз в год, и уплата членских взносов легла на плечи непосильным бременем. Энтони вступил в «Амстердам» после возвращения из Италии, потому что его посещали дед и отец, а еще потому, что при возможности его членом без долгих размышлений стал бы любой здравомыслящий человек. Однако Энтони отдавал предпочтение «Гарварду», главным образом потому, что туда ходили Дик и Мори. Правда, с возникновением финансовых проблем «Амстердам» превратился для него в игрушку, которая с каждым днем становится все желаннее… Но в конце концов с ней, несмотря на некоторое огорчение, пришлось расстаться.