Читать книгу "Стужа - Рой Якобсен"

Торгрим взял нож и кошелек, поблагодарил и поспешил к друзьям; Гест и Хакон пошли к своему костру. Хакон с любопытством смотрел на Геста, потом спросил:

— Ты доволен?

— Да, — ответил Гест и остановился. — Зря твой отец казнил Крокслера.

Хакон насупил брови.

— Да, — сказал он, неожиданно тоном совершенно взрослого человека, — мне это тоже не по душе. Но он поступил правильно. Это гордый народ.

Гест немного постоял, поблагодарил, пошел к себе и лег спать. Спал долго, а когда проснулся, подумал, что забыл спросить у Торгрима, приняла ли Аслауг крещение. Но потом решил, что это не важно, можно спросить позднее, коли будет охота.

Лишь весной появились первые признаки того, что ярлова тактика себя оправдывает: священники, богачи и местные хёвдинги тайно просили за отдельных лиц и целые отряды, которые хотели отложиться от Ульвкеля и присоединиться к нему.

— Мы всех принимаем, — говорил Эйрик. — Пусть приходят добровольно и во имя Господа.

Поступали сообщения о вредительстве и поджогах в Ульвкелевых амбарах и городах, а действовали там не то неведомые злоумышленники, не то перебежчики, которых становилось все больше; к ярлу переходили уже в массовом порядке, боевыми отрядами, с лошадьми и оружием, и не в последнюю очередь с бесценными сведениями об Ульвкелевых обычаях и секретах. И в конце марта они сумели-таки взять его в кольцо, почти на том же месте, под Ипсвичем, на Рингмарской пустоши, и на сей раз столкновение ни для кого не было неожиданностью. Полдня противники не спеша готовились к схватке. И вот началось. Ярл, по обыкновению, шел впереди, в пешем строю, обок своего знаменосца, шел с непокрытой головой, сжимая в одной руке простой меч, в другой — легкий топорик на длинной рукоятке, рядом шагали два щитоносца. Он вклинился прямо в горланящие вражеские ряды, а когда разгорелась сеча, выбрался из сумятицы и, перемещаясь вдоль смешавшихся боевых порядков, как огромная кошка, выкрикивал приказы, костерил тех, кто не обращал внимания на его вымпел и распоряжения, посылал в бой конников и лучников, выводил из кровавой сшибки раненых, не замечая брыкающихся коней, дождя стрел и падающих воинов, словно и рожден на свет только для такого дела.

Гест между тем сновал вокруг, со своей незаживающей раной, вялый и насквозь набожный, предупреждающе размахивал руками, измученный человек с неподъемным мечом и старым лесорубным топором с рыбьей головой на рукояти. Поле боя виделось ему как безумное мельтешение мокриц и крыс в драке за изуродованный труп, как сон, который даже кошмарным не был, просто далеким, жарким, холодным и непостижимым, как реальный мир. И сейчас он не умрет, но снова увидит, как опускается ночная тьма, увидит в отблесках первых факелов вьющийся на ветру вымпел Торкеля Высокого, который мало-помалу продвигался сквозь ряды противника, увидит Хакона, такого же целеустремленного и упорного, как отец, Хаварда, у которого одна рука бессильно обвисла, но лицо сияло торжеством, а над ними, как и весь день, с криком парил Митотин.

Правда, из Двойчат он увидел только одного — Пасть: багрово-красный лицом, он рубил мечом направо и налево, будто никак не мог выбраться из непролазных дебрей, в нем чувствовалось что-то отчаянное и измученное, он дрался, что-то ища.

В предрассветных сумерках Ульвкель с сотней людей, пробив брешь в рядах Торкелевых воинов, сумел вырваться к побережью, где у них было спрятано два корабля; они успели поднять паруса, прежде чем ярл разобрался в происходящем.

Но из Двойчат Гест по-прежнему видел только одного. Ротана они отыскали уже ближе к полудню, он сидел прислонясь к мертвому коню, с распоротым животом и стрелой в голове.

— Говорить можешь? — спросил Хавард, присев перед ним на корточки.

Ротан сонно взглянул на него одним глазом и кивнул.

— Говорить можешь? — повторил Хавард.

— Да, — ответил Ротан и умер.

Пасть исторг стонущий рев, схватил топор и бросился крушить раненых и убитых. Подоспевшие люди Дага сына Вестейна скрутили его, но он продолжал бушевать. В конце концов подошел ярл, вместе с сыном, который был изрядно потрепан, хотя ни одна рана жизни не угрожала.

Тут Пасть замолчал, передернул плечами, высвободился, застыл среди кровавой грязи, точно могучее дерево, в отчаянии глядя на своего господина, лицо его посинело, изо рта вырывались нечленораздельные трубные звуки.

— Что он говорит? — спросил ярл, обернувшись к Гесту.

— Говорит, что ты должен убить его, государь. Не может он жить, когда брат его сидит вон там.

Ярл скользнул взглядом с одного брата на другого, казалось обдумывая эти слова, потом вдруг устало посмотрел на свой топор — порядок на поле боя наводят с оружием в руке, нельзя идти по полю боя без оружия, там всегда найдутся живые, сражение еще не кончено… Левая рука перехватила топор, правая поднялась к перепачканному лицу, стерла кровавый пот, провела по бороде — полководец в минутном замешательстве, могучий и бессильный, ссутуливший плечи, как в тот миг, когда он услышал весть об утраченной родине.

— Нет, — наконец произнес он, — я не могу убить такого доброго воина.

Он отвернулся от Пасти, устремил взор на Геста и Хаварда, попросил привести безумца в чувство, приказал продолжить обход, позаботиться о раненых, подсчитать убитых, вырыть могилы, собрать оружие, коней… За этой работой он надзирал соколиным оком, пока пустошь не стала похожа на свежую, политую дождем пашню. Посреди нее он воткнул крест, который Даговы люди сорвали с церкви в ближнем городке, искоса глянул на него и проворчал:

— Интересно, долго ли он тут простоит. Вещь, пожалуй, ценная, а человек слаб, ужас как слаб.

Ротана похоронили на Рингмарской пустоши, вместе с тысячами других. Раненых разместили в палатках и по усадьбам. Войска еще стояли в округе, когда гонец доставил из Оксфорда хвалебное послание от конунга Кнута, где тот обещал сделать Торкеля ярлом Восточной Англии. Эйрику было приказано воротиться в Нортумбрию, ибо Лондон вскоре тоже падет и настанет пора установить по всей державе новый закон, датское право на вечные времена.

Еще гонец рассказал, что всего через два дня после Рингмарской битвы небольшой отряд — без сомнения, Ульвкель и остатки его войска — сумел пробиться в Лондон сквозь кольцо Кнутовой осады и примкнул к Адальраду и Железнобокому. Гест слышал, как ярл тихо сказал сыну, который перевязал свои раны и выступал сейчас как отцов наперсник:

— Вряд ли мы видели Ульвкеля в последний раз. Этот человек еще для конунга Свейна был сущим кошмаром.

Следующим вечером устроили попойку, вроде как праздник, печальный и тихий. Гест не участвовал, спал в сарае. Наутро выступали на северо-запад, сначала в сторону Ноттингема. Пасть так и не очухался и потому, с цепью на шее и связанными руками, как собака, шел пешком за лошадью Хаварда, который то и дело кричал через плечо, что вольноотпущенник наверняка скоро придет в себя и незачем обращаться с ним так недостойно. А Пасть, всхлипывая, твердил: хорошо же Хавард наградил его за верную службу, ничего не скажешь, что Ингольв-то станет говорить? И Эйвинд?