Читать книгу "Эпоха невинности. Итан Фром - Эдит Уортон"

ее вполуха. В зимние месяцы сообщение между Старкфилдом и Бетсбриджем было не очень надежным – почтовый дилижанс не ходил, а поезда, которые останавливались в Корбери-Флэтс, курсировали редко, да и то вечно опаздывали. Итан быстренько прикинул в уме, что при всех обстоятельствах Зена попадет домой не раньше завтрашнего вечера…

– Ну вот, знала бы я, что ты Джотама не отпустишь… – снова начала Зена, очевидно приняв его молчание за отказ. Перед отъездом ее всегда почему-то прорывало, и она разражалась длиннейшими монологами. – Ладно, все мне ясно, только имей в виду – я в таком состоянии долго не протяну. У меня теперь вся боль вниз спустилась, до самых лодыжек сверлит, а то стала бы я перед тобой одалживаться, пешком бы лучше дошла до Старкфилда да попросила Майкла Иди, чтоб он меня посадил на свой фургон, – он его так и так всякий день за товаром посылает к поезду. Конечно, часа два пришлось бы просидеть на станции, ну и пускай, мне легче на морозе ждать, чем слушать, как ты станешь отговариваться…

– Господи, да отвезет тебя Джотам, – выговорил наконец Итан. Он вдруг поймал себя на том, что, пока Зена произносила свою тираду, он не сводил глаз с Мэтти; и только теперь с усилием перевел взгляд на жену. Она сидела напротив окна, и в бледном отсвете снежных сугробов ее лицо показалось ему бескровнее и мертвеннее обычного. Параллельные морщины на щеках, по три с каждой стороны, сделались еще резче, а от носа к углам поджатых губ протянулись брюзгливые складки. Хотя она была старше мужа всего на семь лет, а ему только недавно минуло двадцать восемь, она уже глядела старухой.

Итан попытался сказать что-нибудь приличествующее случаю, но в голове его вертелась одна-единственная мысль: ведь с тех пор, как Мэтти жила у них, Зена ни разу не уезжала из дому с ночевкой. И вот сегодня… А Мэтти – о чем-то она сейчас думает? Может быть, тоже об этом?

Он понимал, что Зена, наверно, ждет, чтобы он отправил Джотама с досками в Старкфилд и отвез бы ее на станцию сам, но он никак не мог придумать подходящей отговорки и в конце концов брякнул:

– Я бы и сам тебя подвез, да Хейл обещал со мной сегодня рассчитаться.

Сказавши это, он с досады чуть не прикусил себе язык: во‑первых, это была грубая ложь, поскольку никакой надежды получить с Хейла наличными не имелось, а во‑вторых, как он знал по собственному горькому опыту, крайне опрометчиво было в канун очередной медицинской вылазки давать Зене понять, будто он при деньгах. Но, как бы там ни было, под этим предлогом он избавлялся от мучительно долгой поездки на станцию в обществе своей супруги – престарелый гнедой умел передвигаться только шагом.

Зена ничего не ответила – казалось, она пропустила его слова мимо ушей. Она уже отодвинула тарелку и теперь отмеривала себе микстуру из вместительной бутылки, стоявшей рядом.

– Пользы от этого питья никакой, но уж начала, так надо допить, не выливать же, – заметила она и, шаркнув порожней бутылкой по столу, кинула Мэтти: – Сумеешь отмыть, чтоб лекарством не пахло, можно будет в ней наливку поставить.

Глава IV

Как только его жена, погрузившись в сани, уехала, Итан снял с колка куртку и шапку. Мэтти мыла посуду, напевая мотив, который запомнился ей со вчерашних танцев. Он оделся и сказал: «Пока, Мэтт», и она весело отозвалась: «Пока, Итан!»

В кухне было тепло и светло. Косые лучи солнца проникали в окно с южной стороны дома и освещали фигурку Мэтти, хлопотавшей у стола, дремлющую на стуле кошку, горшки с геранью, которую Итан летом посадил перед крыльцом, чтобы у Мэтти был «палисадничек», а осенью выкопал и перенес под крышу. Уходить ему не хотелось. Он с радостью подождал бы, пока Мэтти кончит прибираться и усядется за шитье, но рассудил, что лучше поскорее разделаться с досками и засветло вернуться на ферму.

Всю дорогу от лесопилки до поселка он не переставая думал о том, как он вернется домой – к Мэтти. Даже собственная убогая кухня рисовалась ему вожделенным местом. Конечно, по сравнению с детскими воспоминаниями Итана она выглядела довольно жалко – не то что при матери, когда все там сияло и сверкало; но уже одно отсутствие Зены придавало кухне на удивление уютный вид. И ему представилось, какое блаженство наступит после ужина, когда, закончив все дела, они с Мэтти смогут провести долгий вечер вдвоем. Ни разу еще они не оставались одни в доме, и он заранее предвкушал, как они усядутся у печки, друг против друга, словно муж и жена; он снимет сапоги, чтобы дать ногам отдых, и раскурит трубку, и будет слушать ее смех и голос. Ее разговор никогда не мог ему наскучить, потому что говорила она не как все, а по-особенному, по-своему, и всякий раз он слышал ее как будто впервые.

Любуясь картиной, возникшей в его воображении, Итан одновременно радовался тому, что Зена явно не собиралась затевать никакой «истории» и опасаться, в сущности, было нечего. Поэтому настроение у него окончательно исправилось, и посреди безлюдных снежных полей он, обычно такой молчаливый, принялся напевать и насвистывать, погоняя своих косматых лошаденок. В нем дремала еще искорка общительности, которую не успели загасить бесконечные старкфилдские зимы. По природе немногословный и замкнутый, он любил в других бесшабашность и веселый нрав, и всякое проявление дружеского интереса согревало его душу. В Вустере он пользовался среди товарищей репутацией нелюдима и некомпанейского парня, однако ему было втайне приятно, когда кто-нибудь бесцеремонно хлопал его по спине и бросал на ходу: «Здорово, старик!» или «Как жизнь, старое чучело?». И позднее, вернувшись в мрачный, холодный Старкфилд, он вдвойне оценил теплоту студенческого панибратства.

Дома год от года вокруг него сгущалось молчание. После несчастья с отцом на плечи Итана лег двойной груз – и хозяйство, и лесопилка, так что времени ходить на молодежные сборища совсем не оставалось. Когда же заболела мать, тишина в доме сделалась еще тягостнее, чем пустынное безмолвие полей. В прежние годы мать Итана была охотница поговорить, но с тех пор, как на нее напала «хвороба», голос ее слышался в доме все реже и реже, хотя дара речи она не лишилась. Бывало, долгим зимним вечером сын не выдерживал и начинал упрашивать ее «вымолвить хоть словечко»; тогда она медленно поднимала палец и отвечала: «Не могу – я слушаю…» Если же он пытался заговорить с ней во время ненастья, когда вокруг дома завывал ветер, она только жаловалась в ответ: «Больно уж они там шумят,