Читать книгу "Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер"

вот уже в этом неисправимом жизнелюбце вновь воскресает радость созерцания, радость игры.

– Сколько ни старайся, всего никогда не познаешь, – заключил он. – Я проучил Дергунчика, теперь он учит меня. Когда мы высылали из Рима писателей, вроде Музония или Диона из Прусы, слово «ссылка» было для меня пустым звуком. А теперь, став по воле Дергунчика эмигрантом, я начинаю понимать, что центр мира находится вовсе не там, где ты родился, что в мире столько же центров, сколько людей.

12

Беглец

Нерон-Теренций – один из этих центров мира – между тем уходил все дальше и дальше. Он тронулся в путь еще в ночь встречи с Иоанном и уже углубился далеко в степь. Днем он прятался, следующею ночью шел опять, все время на юго-восток, и третью ночь тоже. Он был доволен, что остался один. Одиночество пустыни помогало ему восстанавливать весьма потрепанный «ореол». На третий день он сильно страдал от голода и жажды; но к этому времени его «ореол» полностью восстановился, так что Теренций чувствовал себя словно облеченным в броню. Он говорил себе, что только свет, излучаемый им, помешал неистовому Иоанну посягнуть на него и что судьба, конечно, не хочет его гибели. И действительно, на следующий день его, очень изнуренного, подобрали бедуины.

Это были угрюмые люди. Когда он сказал, что желает попасть ко двору Великого царя, они недоверчиво спросили, что ему там нужно, и, услышав в ответ вычурные и темные речи, решили, что это проходимец, беглый раб или что-либо в этом роде, и дали ему самую унизительную и тяжелую работу. Но он, в сознании могущества своего «ореола», не удостоил их даже возражений, попросту повернулся спиной, отошел на несколько шагов и присел на корточки. Они стали его бить, он продолжал упорствовать в протестующем молчании. В конце концов спокойствие и величие, с каким он сносил побои и унижения, сыпавшиеся на него, произвели впечатление на бедуинов. Правда, когда у него вырвалось признание, что он император Нерон, они лишь презрительно усмехнулись. Но втайне, сравнив его лицо с головой, вычеканенной на монетах, испугались, не совершили ли они большой оплошности. Они продали своего неудобного пленника соседнему племени.

Нерон воспринял это с полным равнодушием. Испытания, постигшие его, как раз и доказывали, что боги признают его притязания. Чтобы полностью почувствовать, что значит быть императором, чтобы до конца стать Нероном, он должен испытать и падение Нерона, – не только его возвышение и блеск. И поэтому все то зло, что обрушилось на него, он принимал с такой же готовностью, как и благо. Без внутреннего протеста примирился он с тем, что и второе племя бедуинов обращалось с ним не лучше, чем первое. Но и на новых хозяев стало постепенно действовать его молчаливое упорство, они склонялись к мысли, что это скорее безумец, чем мошенник, и так как душевнобольные одновременно считались у них и святыми, и достойными презрения, то они в одно и то же время и потешались над Теренцием, и почитали его. Неспокойно им было с этим человеком, болтающим всякий диковинный и высокопарный вздор, и они рады были при случае развязаться с ним, точнее, они бросили его в пустыне.

Так началось долгое, мучительное странствование Нерона по пустыне. Много раз он был на грани полного истощения, но именно это тяжкое скитание завершило его окончательное превращение в Нерона. Он испивал чашу крайних лишений и унижения и утверждался в вере, что стал «до мозга костей» совершеннейшим представителем человечества – императором.

После многих тяжелых и смешных приключений он попал в подземный город Гому, расположенный в пустыне. В ту пору там находились одни женщины, дети и старики: мужчины выехали в ежегодный разбойничий набег. В Гоме Нерону неплохо жилось. И здесь несовершеннолетние и женщины не знали, считать ли его проходимцем, дурачком или попавшим в беду знатным господином. Но он им нравился. Этот человек, молчаливо сидящий в пещере, излучал царственное спокойствие, кротость и величие. Дети, женщины и старики собирались и разглядывали его с боязливым любопытством. Иногда, когда его очень просили, он начинал рассказывать. Он рассказывал великолепно, как лучшие сказочники. Жители города Гомы слушали своего удивительного гостя и охотно давали ему приют – пока вернутся мужчины и решат его дальнейшую судьбу.

Но еще до того, как вернулись мужчины, явились посланцы Великого царя. Решив пока что не отрекаться от Нерона, Артабан разослал своих лучших сыщиков и агентов, чтобы разыскать пропавшего без вести, и им удалось то, что не удалось людям Варрона, – они напали на след скрывшегося Теренция. И они явились сюда и, к большому удивлению города Гомы, бросились ниц перед чужестранцем и, касаясь лбом земли, приветствовали его как повелителя западного мира.

Самого Нерона нисколько не поразило то, что посланцы Великого царя приветствуют его, распростершись в прахе. В одиночестве и в нужде покинул он Эдессу. В блеске и великолепии, окруженный императорской свитой, он вступит в Ктесифон. Так ему подобало, и ничего достойного удивления в этом не было. В мире царит порядок, и все, что с Нероном произошло, полно сокровенного смысла. Боги хотели, чтобы миру явился новый, до этой поры неведомый Нерон, совершенный Нерон, и поэтому случилось то, что случилось. Теперь круг замкнут. Его душа, как полагается душе императора, защищена броней от искушающего блеска и от изнуряющих бедствий. Он в ладу со своей судьбой, он понял ее смысл, ничто более не может отнять у него уверенности.

Снисходительно и с величайшим спокойствием позволил он посланцам Артабана облачить себя в пышные одеяния и торжественно препроводить в Ктесифон. На всем длинном пути ему оказывались величайшие почести. Народ чувствовал лучи царственного величия, исходившие от этого человека, который, гордо замкнувшись в себе, со скучающим и важным видом следовал в Ктесифон. Люди без числа падали перед ним ниц, касаясь лбом земли, как перед самим Великим царем.

Даже Варрон поразился, увидев своего Нерона. После внутренних и внешних потрясений последних месяцев Нерон этот похудел, лицо его потеряло округлость, в рыжеватые волосы вплелись первые белые нити, а на губах часто витала