Читать книгу "Горизонт событий - Ирина Николаевна Полянская"

употреблены.

Наконец подошел поезд, и Георгий с одной легкой сумкой в руках вошел в вагон.

Владимир Максимович учился на последнем курсе университета, когда почувствовал, что книга стихийно, как мечта, овладевает им, отнимает все свободное время, общение, природу, учебу, которую он запустил, потребность в дружеской привязанности и любви. Еще немного — и, казалось, он переродится в какое-то странное существо, способное видеть только буквы. Сделав над собою огромное усилие, он выбрался из нее. Он решил, что стихию можно приручить и даже поставить ее себе, человеку, на службу. Следовало повернуть реку реального времени в направлении аскетического специального знания, а не раздувшейся от слов мечты, для чего существуют специальные книги. Он углубился в учебу и сделался таким добросовестным студентом, что после окончания университета легко поступил в аспирантуру, с блеском защитил диссертацию по психологической лингвистике, а потом и докторскую — уже по семиотике. Но отравленность условным книжным временем не проходила, как головокружение в разреженном горном воздухе. Оставалось одно: перестать относиться к книге как к книге и превратить ее в вещь, бороться с тайной повседневности, разлитой между строк, наращиванием повседневных событий, которыми бедна жизнь, наподдав реальному ходу времени, то есть переняв у самой книги ее претензии и замашки давно живущего в кредит промотавшегося барина.

Когда-то она собирала его, теперь он будет собирателем ее. И в основу своего собирательства заложит принцип сумасшествия книги. Книга, по сути, безумное предприятие, похожее на выход в открытое море без парусов, компаса и карты, без заправленной в планшеты космической цели. Внутренние звезды!.. Эти внутренние звезды среди мстительной, злой, потревоженной стихии можно разглядеть только через призму угрюмого умопомешательства, волшебную, играющую зорями оптику. Тот не напишет книги, кто не видит внутренних звезд, не чует медовой струи звуков, плавного, вращательного движения падежей, сквозного свечения смыслов, кто не скажет самому себе: это безумие — писать книгу, обнимать воздух, разламывать ломтями свет, постригать волну, как разросшийся шиповник. Это безумие — искать в душе внутренние звезды, ведущие куда угодно, только не в гавань, чувствовать, как они размножаются методом деления клетки, заполняют горизонты видениями буйно растущего лета и в то же время закрывают взгляд, как пятаки глаза усопшего. Безумие — это бритвенное лезвие под языком, ведь только в таком укромном месте можно спрятать свое оружие, чтобы пройти через шмон так называемой прямой речи.

Из радиоточки под стук колес плыли звуки оперы «Иоланта», любимого музыкального произведения матери Георгия, в прошлом руководительницы народного хора. ОТЧЕГО Я ПРЕЖДЕ НЕ ЗНАЛА НИ ТОСКИ, НИ ГОРЯ, НИ СЛЕЗ, жаловалась слепая дочь короля Прованса. Запись 59-го года, в главной партии Борисенко. В последние годы мать как будто забросила любимые пластинки, уже не проводит вечера в уютном кресле рядом с проигрывателем, кутаясь в пуховый платок, с развернутой партитурой в руках. Постаревший отец, прежде послушно разделявший все чувства и мысли жены, бывший инженер-строитель, коммунист с полувековым стажем, вдруг втайне от них окрестился и с головой ушел в веру... Жалобы матери на задержки с выплатами пенсий, на отключения электричества, неудачи Георгия, лишившегося любимой работы в институте, дороговизну жизни вызывали у него лишь кроткую улыбку. «Вскую прискорбна еси, душе моя? — ласково отвечал он. — И вскую смущавши мя?» Слова Псалмопевца выводили мать из себя, напоминая о том, что она утратила власть над мужем, которым совсем недавно управляла, как своим хором. В прежние времена мать умело отгораживалась от отца своей музыкой и уходила, как в плавание, в глубокое кресло рядом с проигрывателем, а теперь отец, по-прежнему занимаясь домашним хозяйством, отгораживался от ее забот и от наступивших тяжелых времен святоотеческой литературой, был всегда уравновешен, всем доволен и даже счастлив. Когда мать начинала жаловаться на тягости и невзгоды, отец начинал зачитывать вслух из Книги, всякий раз раскрывающейся на нужном ему месте: «Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». — «Как-то раз в том декабре, в Ленинграде, под Самсоньевским мостом, куда я ходила за водой к проруби, я наткнулась на лежащую женщину с вырванным сердцем, с вывернутыми внутренностями, присыпанными, будто солью, снежной крупой!..» — вдруг говорила мать. «Горе сердцу расслабленному! — с силой восклицал отец. — Ибо оно не верует и за то не будет защищено».

Полупустой вагон, убаюкивающая музыка. Место напротив занимала худая скуластая женщина в простой одежде, с рассеянной улыбкой кивнувшая Георгию. Он забросил свою легкую сумку, в которой лежало несколько экземпляров журнала «Звонница» для отца и банка хорошего кофе для матери, на верхнюю полку.

— А я давно уже еду одна, — сказала женщина.

— А я давно уже никуда не ездил, — сладко потянувшись, сказал Георгий.

— Надежда Анатольевна, — представилась женщина.

— Георгий Алексеевич, очень приятно. Вы едете до Новосибирска?

— Почему вы так решили?

— Да так, после Новосибирска народу в поезде остается совсем мало.

— Вы едете до Новосибирска?

— До Ачинска. Там живут родители.

— Значит, вы сибиряк. Я-то впервые в жизни перевалила через Уральский хребет, — печально сказала она.

— Командировка? Ну все равно. Говорят, кто побывал в Сибири, возвращается оттуда другим человеком. Не знаю, стал ли я сам другим, — словоохотливо продолжал Георгий. — Мне так и не пришлось вернуться в Москву, где я учился.

— А я там живу. — Женщина судорожно улыбнулась одними губами. В ее блестящих, чуть подкрашенных глазах плавало смятение. — Не могу поверить, что я уже в Азии.

— Все просто, — сказал Георгий, — по одну руку Монголия и Китай, по другую — пространство стягивает в тугой узел Северный полюс.

— И рукой подать до трех китов, — пробормотала женщина.

— В местах, которые мы с вами сейчас проезжаем, считали, что землю держит большая медведица, сестра-близнец той, что на небе.

— Что за огни там, вдали? Отчего-то мне не по себе, даже вот книгу, которую взяла с собой в дорогу, читать не могу... Представьте себе: чахоточный писатель едет через всю Сибирь с пуховой подушкой, подаренной ему знакомой актрисой, в двух парах брюк, надетых одни на другие, в полушубке поверх кожаного пальто и в валенках по железной дороге, на пароходе, на тарантасе, в крытом экипаже, на пароме, на катере, ночует на постоялых дворах, где не просушить мокрую