Читать книгу "Эпоха завоеваний - Ангелос Ханиотис"

Так как вольноотпущенники не получали гражданство и не пользовались связанной с ним защитой закона, посвящение богу охраняло их новый статус. Становясь «собственностью» божества, бывшие рабы были защищены от захвата, так как любой, кто захотел бы их поработить, покусился бы на имущество бога. Акты освобождения рабов, определялись завещанием хозяина или принимали форму передачи либо посвящения богу, документально фиксировались и регистрировались в публичном архиве. Начиная с III века до н. э. все более распространенными становились надписи об отпуске раба на волю на камнях в святилищах. От времени с конца III века до н. э. до III века н. э. сохранились тысячи текстов вольных. Крупнейшая группа эллинистического периода размером около 1250 записей находится в святилище Аполлона в Дельфах. Можно утверждать, что количество освобождений с конца III века до н. э. не увеличилось, и новой была лишь привычка записывать их на камне. Но у нас есть и другие свидетельства — вроде надгробных камней и посвятительных надписей, написанных от лица вольноотпущенников, — которые говорят о том, что отпуск рабов на волю в конце эллинистического времени был более частым явлением, чем ранее. Причиной этого могло быть влияние римских практик освобождения невольников либо изобильное предложение рабов. Рабов освобождали и в имперский период.

Другим важным фактором развития рабства в эпоху эллинизма была концентрация земли в руках небольшого числа землевладельцев. Эта тенденция достигла максимума после установления принципата, когда основной статьей дохода элиты стали латифундии. Об их существовании свидетельствуют упоминания распорядителей, управлявших крупными имениями (oikonomoi), и почетные надписи, которые группы рабов оставляли на камне в честь землевладельцев. Латифундии римских сенаторов и императора, на которых трудились рабы, имелись и в восточных провинциях.

Установление принципата привело к дальнейшим переменам. В городах вроде Эфеса, Сард и Фиатиры продолжали процветать невольничьи рынки. Невольниками владели не только землевладельцы; у последних имелись рабы-агенты (pragmateutai), которые действовали с изрядной долей инициативы и пользовались существенной свободой передвижения. Вольноотпущенники римских граждан и императоров получали римское гражданство, что открывало перспективу повышения социального статуса если не их собственного, то их детей. Многие магистраты в римских колониях были отпущенниками или их потомками. Теперь рабы регулярно появляются среди участников культовых ассоциаций.

Иные категории рабов, более заметные в имперский период, — брошенные дети, найденные и выращенные в другой семье (threptoi, trophimoi), и священные рабы (threptoi, hierodouloi). Но не все они были рабами, а некоторые «священные рабы» были юридически свободны и обозначались «священными» потому, что были отпущены на волю, будучи подарены божеству. Совершенно новую категорию рабов образовывали гладиаторы. Хотя некоторые из них по статусу были свободны, обыкновенно они были невольниками или осужденными. Предприниматели, а иногда и представители знати, которые организовывали бои в связи с императорским культом, владели, тренировали и эксплуатировали группы гладиаторов (ludi).

По-видимому, в имперский период группа рабов стала более разнородной, а круг их занятий расширился. Общественные рабы служили стражами, писцами и архивариусами; частных рабов использовали в сельскохозяйственной деятельности, ремесле и ростовщичестве, в домашнем хозяйстве, а также в качестве учителей и наставников для детей. В домохозяйствах рабыни эксплуатировались как служанки и кормилицы. Танцовщицы, музыкантши, акробатки, женщины-мимы и проститутки, равно как и немногочисленные женщины-гладиаторы, тоже часто имели рабский статус. Специализация проживавшего в Риме греческого работорговца Марка Семпрония Никократа увековечена в эпитафии: «Торговец красивыми женщинами».

В имперский период законный брак между рабами либо между рабом и свободным лицом был невозможен; дети рабов считались незаконнорожденными. Однако рабы, занятые в домашнем или сельском хозяйстве, могли вести семейную жизнь и оставляли эпитафии, которые не отличались от эпитафий свободных людей. В некоторых случаях заметны даже признаки любви между рабами и их хозяевами. Вольноотпущенники могли добиться богатства и власти. Но как опыт рабства сказывался на жизни освобожденных невольников? Отпущенник из Амфиполя Каприлий Тимофей, живший ок. 100 года н. э., решил изобразить на своем надгробном памятнике не только тот факт, что ему была дарована свобода, но и что он сам стал работорговцем (см. илл. 28). Он представил свое занятие на двух рельефах: внизу показан источник его богатства — пленники, бредущие в цепях; в верхнем регистре расположена сцена изготовления вина, что позволяет предположить, что рабы, возможно, захваченные во Фракии, использовались в виноделии в Македонии. Выражал ли Тимофей тем самым гордость и радость оттого, что сумел избежать судьбы тех, кем владел? Или это своеобразная сверхкомпенсация за перенесенные унижения? Этого мы не знаем. Известно, однако, что в тех редких случаях, когда до нас доходят голоса рабов, они изображают рабство худшей судьбой для человека. Некий Менандр выразил эту мысль в эпиграмме, которую он написал в I веке н. э. своему брату Иллу — рабу и школьному учителю в Эфесе: «Удача стенает по тебе, невыносимая Нужда оплакивает твое рабское положение, в которое ввергла тебя Судьба». Ни философские рассуждения, ни юридическое регулирование не могли облегчить эту долю.

15. От полисной религии к мегатеизму. Религии в космополитичном мире

Глобальные тенденции, индивидуальный опыт

В своем стихотворном миме[121] «Сиракузянки, или женщины на празднике Адониса» Феокрит, поэт начала III века до н. э., родившийся в Сиракузах, но живший в Александрии, описывает впечатления двух женщин из Сиракуз, попавших на александрийские празднества. Горго приглашает свою подругу Праксиною пойти вместе с ней во дворец на торжества в честь Адониса:

Вместе пойдем мы с тобой в палаты царя Птолемея, Праздник Адониса там. Говорят, что по воле царицы Все там разубрано пышно.

С трудом пробравшись через толпу, две женщины оказываются во дворце:

Горго

Ну же, вперед, Праксиноя. Гляди, что ковров разноцветных! Ах, как легки, как прелестны! Ну, как будто богини их ткали.

Праксиноя

Мощная дева Афина! Каких же ткачей это дело? Кто они, те мастера, что для них начертили узоры? Люди стоят, как живые, и кружатся, будто бы живы, Словно не вытканы. Ах, до чего ж человек хитроумен! Там — вот так диво для глаз — возлежит на серебряном ложе Он, у кого на губах чуть первый пушок золотится, Трижды любимый Адонис, любимый и в тьме Ахеронта[122].

При всех преувеличениях, характерных для жанра, этот мим отражает некоторые центральные аспекты религиозного опыта в космополитичном мире, созданном завоеваниями Александра. Мы видим городской и «интернациональный» характер культа: главные героини мима — две сицилийки; они присутствуют на празднике в честь нового для Египта божества восточного происхождения. Праксиноя находится в плену иллюзий, создаваемых изображениями. Под сильным впечатлением от декора ложа, на котором покоится образ бога, она произносит ритуальное восклицание «трижды любимый Адонис!» — эмоциональное выражение благоговения. В этом зрелищном празднике различима роль царя. Наконец, торжества воспринимаются как эстетический опыт. Женщины присутствовали на празднике в качестве зрителей спланированного театрального действа, которое они будут обсуждать позднее. Эти особенности в целом стали характерными для религиозного опыта эллинистического мира и, позднее, Римской империи.