Читать книгу "Дни чудес - Кит Стюарт"

Не могу объяснить, но меня будто сразу осветила сотня прожекторов, словно зажглась сверхновая звезда. Воздух был наэлектризован. То же ощущение напряженности, как в конце спектакля перед аплодисментами.

– Да, есть кто-то еще. Но я не знаю. Еще слишком рано. Может ничего не получиться. Мне надо с ней поговорить. Надо выяснить. В самом деле надо выяснить.

Лиззи улыбнулась своей широкой мудрой улыбкой:

– Что ж, тогда я пойду. Завтра ранний рейс. Много дел.

– До свидания, – сказал я.

Мы обнялись, ее волосы коснулись моего лица.

– Том, береги нашу девочку.

– Я всегда ее берег.

– Знаю, знаю. Но если позволишь дать тебе один маленький совет: прошу тебя, прислушивайся к ней, пусть она рассказывает тебе о своих нуждах. Они могут отличаться от того, как ты себе их представляешь.

С этими словами она ушла. Я смотрел ей вслед. Через раздвижные двери, в темноту. Потом я повернулся к бару, где сидела Ванесса.

Но ее уже не было.

Как это было похоже на нас. Думал, что решил проблему, но оказалось, нет.

Я толкнул дверь в зрительный зал, где рассчитывал найти Ханну.

Она сидела перед сценой, болтая ногами, и наблюдала, как Кэллум пакует кабели и оборудование. Она снова была в джинсах и свитере, а сложенное платье лежало у нее на коленях. Блестки продолжали отражать свет, и пол вокруг нее был усеян крошечными зайчиками. Она выглядела бледной, почти полупрозрачной, пышные волосы были подобраны наверх. Я никогда не узнаю, чего ей это стоило, все эти недели планирования и организации. Я отказался от борьбы, а она не захотела или не смогла. Несмотря на другие, куда более серьезные проблемы, она была полна решимости спасти театр или, говоря жестче, умереть в попытке спасти его. Только когда за мной закрылась дверь, эти двое посмотрели на меня.

– Надо поколотить этого молодого человека или мы простили его? – спросил я.

– Гм… полагаю, он достаточно настрадался, – ответила Ханна. – Взбучка с твоей стороны была бы слишком большим унижением.

– Я… гм… отнесу часть этого барахла в машину, – сказал Кэллум, быстро хватая пластмассовый ящик с фарами и инструментами.

Он метнулся прочь, поднялся по ступенькам на сцену, направляясь к боковому выходу.

– Кэллум! – прокричал я; он замер и обернулся с виноватым видом, как актер, которому подсказывают забытую реплику. – Спасибо, – сказал я более примирительным тоном. – Сегодня ты сделал отличную работу.

Кивнув, он умчался прочь.

Я шел по наклонному проходу к сцене. И с каждым шагом у меня в голове возникали картинки: вот я день за днем привожу сюда маленькую девочку, вот мы приходим сюда после посещения больницы. И конечно, я вспоминал пьесы, которые мы ставили к ее дню рождения, радостные, но и дерзкие, ведь они бросали вызов ее диагнозу и тому, чем он грозил. В полумраке зрительного зала я так живо, так ясно осознал, что проведенные нами вместе дни были изумительными, наполненными, потому что мы понимали непрочность всего этого, пусть и никогда в этом не признавались. Но в конце концов время вынуждает нас признать. Ярчайшее солнце отбрасывает самые черные тени, и, подходя к Ханне, я, как никогда, страшился будущего. Как и нежданную любовь, я ощущал надвигающуюся на меня темноту – и знал почему.

– Я уже говорил, что очень горжусь тобой? – наконец сказал я.

Ханна пожала плечами:

– Просто я взяла старые пьесы и скомпоновала их. Мне помогла Салли. Она сделала бо`льшую часть работы.

– Я не о пьесе. Она была прекрасна, разумеется. Чудесный сюрприз! Я никогда этого не забуду! Но театр, важный сам по себе, был только местом, декорацией. Волшебство было в тебе. С момента твоего рождения это всегда была ты. Я так благодарен тебе и так поражен, что ты это сделала. Но не следовало рисковать здоровьем, чтобы спасти это место.

– Следовало! – Ханна медленно соскользнула со сцены. – Я должна была спасти его.

– Зачем?

– Потому что он тебе будет нужен. Тебе будет нужно что-то.

– Ханна…

– Папа, что бы ни случилось, ты должен отпустить меня. Чуточку.

– Не могу, детка.

– Придется. Все лето я пыталась… пыталась сказать тебе. Когда я отключилась, упала с лестницы, на следующее утро меня отвезли в больницу. И я знала, господи, знала, что не смогу больше так с тобой поступать.

– Как – так?

– Рассчитывать, что ты будешь оберегать нас, отгонять все напасти. Но то, от чего мы убегали, теперь здесь, и мне придется столкнуться с этим. Тебе надо отступить в сторону. Это мой выход, мой монолог.

– Не понимаю, – произнес я, но я понимал.

– Не могу подобрать нужные слова, но скажу вот что: мне предстоит борьба, самая большая битва в моей жизни. Если мне суждено выиграть, то надо, чтобы все вокруг меня были нормальными – или, по крайней мере, нормальными в нашем понимании. Мне нужно, чтобы жизнь продолжалась, потому что жизнь и состоит в этом. Не пойми меня неправильно, но иногда мне хочется, чтобы тебя здесь не было. Хочу, чтобы ты сказал мне: «Не могу сегодня сидеть с тобой и смотреть эти паршивые диски, потому что у меня свидание или работа» или «Я везу нашу труппу на дурацкий фестиваль искусств на каком-то богом забытом поле». Потому что это ты. Я не хочу, чтобы ты потерял себя, папа. Не хочу, чтобы ты все привязывал ко мне, не хочу, чтобы ты нависал надо мной, как неумолимый жнец. Мне надо, чтобы ты оставался собой. Вот так мы собираемся выиграть. Понимаешь? Мы выигрываем, когда живем.

– Иди сюда, – позвал я.

Мы обнялись, и она показалась мне совсем легкой и вялой. Но я знал, что она достаточно сильная.

– Обещай мне, – сказала она. – Обещай, что, если что-то случится, ты не станешь сидеть дома, листая старые фотоальбомы, как законченный неудачник. Ты будешь приходить сюда, будешь ставить пьесы, будешь жить.

– Обещаю, – ответил я.

– Хорошо. А теперь я пойду за своим бойфрендом, а ты останешься тут.

– Ханна, я… Возвращайся не позже половины одиннадцатого, или будешь наказана.

Она вновь забралась на сцену и прошла мимо декораций. Я слышал ее шаги, удаляющиеся по коридору в сторону гримерок.

Снова оставшись в одиночестве, я почти физически ощущал тишину, хотя, конечно, здесь не бывает полной тишины. Воздух в зале наполнен неясным гулом, он несет в себе каждый момент напряжения, каждый взрыв смеха. Они остаются навсегда, как атмосферные помехи, как воспоминания. Где-то в вечном гуле остались звуки шагов маленькой Ханны, бегающей по проходам. Эти звуки останутся здесь, пока живо здание. Они всегда будут звенеть. Все, что мне надо делать, – внимательно слушать.

Я отправился обратно по длинному коридору к задней двери, думая: если нам действительно дадут отсрочку, то следует что-то с этим сделать. Надо будет ставить новые пьесы, дерзкие пьесы, что-то другое наряду с мюзиклами, бытовыми комедиями, обязательными текстами к выпускному экзамену и выступлениями эстрадных артистов разговорного жанра. Все меняется, Интернет вызовет революцию в манере людей смотреть и переживать истории. Я подумал про себя, что управляющий театром должен понимать, куда все это ведет, чтобы мы могли продолжать.