Читать книгу "Странная история дочери алхимика - Теодора Госс"

«Хотя вам в это и будет непросто поверить, месье Шевалье, но о смерти своего брата в Шотландии я узнал непосредственно из уст чудовища. Оно явилось ко мне и рассказало об убийстве, кичась своим гнусным преступлением, которое я, не колеблясь, назвал отцеубийством, и грозило, что теперь его гнев настигнет всех Франкенштейнов и не отступится до смерти последнего из нас. Также чудовище рассказало мне о создании женского пола, которое мой брат непредусмотрительно сотворил ему в пару. Я сказал ему, что, скорее всего, эта женщина умерла – если даже не от океанских волн, то от голода и измождения. И впрямь я больше ничего никогда о ней не слышал. Если же услышу, приложу все усилия, чтобы ее уничтожить. Подобное чудовищное существо не должно ходить по земле. Достаточно ужасно уже то, что мой брат сотворил Адама; а что, если созданная им Ева превосходит чудовище-мужчину и силой, и умом? Такого нельзя было допускать, и если бы об этом узнал Вальдман, он бы справедливо обрушил гнев всего Общества на голову моего несчастного заблуждавшегося брата».

Эрнест знал, как именно погиб его брат. Также знал он и о Жюстине. В обществе членов Общества, связанных обетом неразглашения его тайн, и Мэри Шелли, дочери одного члена Общества и жены другого, он мог себе позволить рассказать правду. Так почему же миссис Шелли написала свой роман именно таким, почему предпочла солгать?

Одной из ее целей и правда могло быть отвлечение внимание читателей от Общества. Если бы Адам объявился в Европе, его бы сочли творением студента-одиночки, который уже поплатился жизнью за то, что создал чудовище. Его имя никто не связал бы с Société des Alchimistes.

Мэри: – Я именно это и говорила.

Однако миссис Шелли сделала кое-что еще: в ее изложении Жюстина так и не была создана. Франкенштейн решает, что чудовище женского пола будет слишком опасным, и топит в море части ее тела.

Почему Мэри Шелли ни словом не упоминает о Société des Alchimistes? Потому что она – дочь Мэри Уоллстонкрафт и сводная сестра Клэр Клермонт, с которой лорд Байрон обращался как с надоевшей любовницей. Позже он бросит и Аллегру, ее дочь, которой предстоит умереть в монастыре в Италии. Мэри Шелли знала правду: Франкенштейн создал второе чудовище, женщину, и этой женщине удалось сбежать и выжить. И эту правду Мэри Шелли предпочла скрыть. Зная о существовании Жюстины, она сделала что смогла, чтобы защитить другую женщину. А именно – вырезала ее из повествования.

Мэри: – Неплохая теория, но звучит очень надуманно.

Кэтрин: – Однако я убеждена, что это правда. Обрати внимание, с какой симпатией она пишет о Жюстине Мориц.

Тем летом Мэри Шелли было всего девятнадцать. Она сбежала из отцовского дома вместе с Перси, который к тому времени уже прославился как поэт. Она оказалась в доме знаменитого и скандально известного лорда Байрона, в компании образованных и влиятельных мужчин. И в таком окружении она осмелилась сделать нечто революционное. А именно – позволила Жюстине самой писать собственную историю.

Жюстина: – Мне приятно было бы верить, что это правда. Что в каком-то смысле я могу назвать Мэри Шелли еще одной своей сестрой…

Когда я писала эту книгу, я все время думала о ней. Что бы миссис Шелли сказала о нас, о наших приключениях, о самом моем романе? Думаю, она бы снисходительно отнеслась к его недостаткам (да, Мэри, я знаю, что в романе есть недостатки, не нужно так удивленно смотреть) и похвалила бы его за яркий образ сообщества женщин, которые стараются самостоятельно выжить в современном мире – как и все прочие женщины, даже те из них, кому выпало родиться чудовищами. Иногда за работой я представляю миссис Шелли, сидящей у меня в кабинете, в кресле у окна, и наблюдающей за мной – ей бы очень понравилась пишущая машинка, позволяющая писать куда быстрее, чем перьевая ручка и чернила! Когда я не уверена в выборе выражения, когда нужные слова не приходят и я просто сижу и беспомощно смотрю на чистый лист, она всегда говорит что-то ободряющее, как один писатель – другому. Клянусь, иногда я даже вижу на полу ее тень. И тогда я дружески киваю пустому креслу, как если бы она и впрямь там сидела, и возвращаюсь к работе.