Читать книгу "Институт моих кошмаров. Никаких демонов - Алиса Дорн"

Я не представляла, как Диз – его люди – раздобыл мое дело.

Воровато оглянувшись по сторонам, я открыла папку.

«Основные сведения»…

Полное имя: Соколова Наталья Николаевна. Дата рождения: двадцать шестое августа тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Место проживания. Зарегистрирована… Отец: Соколов Николай Николаевич, человек. Мать: Толмачева Марина Анатольевна, смотри родословную. Уровень опасности: C+. Родовые способности: отсутствуют. Прочие особенности: гиперсенситивность к магии (приобретенная), слабые нарушения восприятия ментальной магии вследствие длительного нахождения под блоком. Родовое проклятие в шестом поколении. Я подсчитала в уме. Значит, не Рудольф. Его родители. Или родители Ильзебилль… Эффект: не установлен. Ну да, я же сказала Серешу, что и так знаю, можно не разбираться…

Документы. Медицинские карты. Дата обнаружения: две тысячи четвертый год, незадолго до того, как мне исполнилось семь. День, когда я узнала, что прабабушка умерла. Если «Хантерс» не подозревали до того момента о моем существовании, это могло означать лишь одно. Я была под блоком практически с рождения. Прабабушка, в отличие от меня, знала, в чем дело, Рудольф не стал скрывать от дочери правду. Но велел прятаться и спрятать детей. И детей ее детей, и так до тех пор, пока…

Заклинания распадаются со смертью заклинателя. А сильные эмоции способны вызвать резкий всплеск силы, тем более у не умеющего контролировать ее ребенка. Так меня обнаружили. Что тогда случилось? Я не помнила ни минуты после того, как обнаружила прабабушку на полу, ни встречу с Охотниками. Я пролистала дальше. Проверить семью. Восстановить блок. Оставить под наблюдением. Именно в такой последовательности. Почему? Мама – тут понятно. Открыть магию взрослому человеку – значит свести его с ума. Милосерднее будет оставить все как есть, пусть блок и сожрет ее за полвека с небольшим. Но зачем восстанавливать его мне? Макс говорил, в таких случаях Охотники забирали детей. Стирали у родственников воспоминания, чтобы никто не искал, и воспитывали у себя… Результаты я видела. «Хантерс» учили их управлять силой, не позволяли никому навредить по незнанию… Лепили из них то, что было нужно. Но со мной так не поступили. Меня оставили дома. Для чего? Меня не планировали оставлять в покое. Чтобы вырастить гени, мыслящего как человек? Ничего не знающего, неспособного самостоятельно выжить, если с макушкой окунуть его в этот мир? Думающего иначе, воспитанного в нормальных человеческих ценностях, лишенного свойственного гени игнорирования чужих жизней и присущей Охотникам ненависти к нелюдям…

Я листала дальше. Школьные отметки. Отчеты о перемещениях. Здесь был практически дневник наблюдений. Теперь ясно, откуда взялась фотография из моего дела в ГООУ, сделанная исподтишка, когда я курила в сквере перед экзаменом по русскому.

Переписка ответственных за меня сотрудников. «Эй, Майкл-Миша, ты там заснул, что ли? У тебя подопечная в другой универ поступить успела, не хочешь вмешаться?»

У меня все-таки не было шанса на нормальную жизнь…

Родословная.

Я посмотрела на кривое древо. Сторона отца так и осталась пустой: обычные люди «Хантерс» мало интересовали. А другая… Я проследила взглядом наверх. Мама. Бабушка. Прабабушка, внезапно прожившая на полтора десятка лет дольше, чем я думала. Выше… Здравствуй, прапрадедушка Рудольф. Я угадала насчет семона: он был первым в своем роду. Но все остальное, что я о нем знала, оказалось неправдой. Взять хотя бы тот факт, что дорогой прапрадедушка родился шесть веков назад.

Прапрабабушка… Розововолосая женщина с портрета. Ильзебилль Швайг. Ильзебилль-Изгнанница, как она значилась в файле. Ее родители – вот от кого пошло проклятие. Чем они его заслужили?

Ее род оказался намного больше, длинный и разветвленный – но имена мне ни о чем не говорили, как и пометка под ее именем: нумина. Практически сверстница прапрадедушки – но прожила лишь до конца девятнадцатого века, когда прапрадедушка с дочерью бежал из Мюнхена.

Все это казалось нереальным. Срок жизни в несколько столетий, совершенно неизвестная мне родня… Закрыв схему, я посмотрела, что еще было в папке.

Имейлы. Сотни писем, скопившихся за годы моей жизни.

«Во вложении – мои наблюдения по длительному воздействию ихора на организм. Могут пригодиться для тестового объекта 365-4». В некоторых из писем Сереш был официален. В других писал, что думает на самом деле.

«Рано или поздно она либо поймет, что вы водите ее за нос вместо того, чтобы вылечить, либо сломается. Вы этого хотите?»

«Отправьте ее к психотерапевту. Она на пределе».

«Нет. Я хочу посмотреть, что она сделает».

Я взглянула на отправителя: [email protected]. Угадай с трех раз, Наташа, кто?

«Довольны?» Февраль прошлого года. Нетрудно догадаться, что́ Сереш имел в виду – мою, наверное, самую большую глупость в жизни, обернувшуюся четырьмя месяцами в Аду.

«Вполне».

До чего же противно осознавать, что все это время ты как марионетка дергался на веревочках. И каждое твое идиотское решение только приближало тебя к цели. Чужой цели.

«Определенные персоны крайне вами довольны», – сказал мне мессир Джонатан после того, как я чуть не умерла на Самайн. Теперь я точно знала эту персону.

«Кажется, я начинаю понимать, чем ты ее заинтересовала: она была такой же. Никогда не могла пройти мимо». Ты ошибался, Диз, не только этим. Родство с Рудольфом сыграло гораздо более важную роль. Но и этим тоже.

Радоваться, что хоть кто-то оценил мой поломанный инстинкт самосохранения, вечно выходивший мне боком, почему-то не удавалось. Каждое мое решение. Каждое движение. Каждый взгляд, каждая мысль. Каждая перемена настроения… Все это рассматривалось, и документировалось, и доносилось ей. Зачем? Чтобы она поняла, подойду ли я ей? Чтобы придумать, что еще можно сделать с маленькой глупой Наташей? Какой еще эксперимент над ней поставить?

«Она влюблена в этого демона по уши. Вы планируете это использовать?» Я посмотрела на дату. Макс отправил это письмо в середине октября два года назад. Он понял все задолго до того, как я поняла сама и уж тем более была готова признать…

Кто-то окликнул меня. Судя по тону, не первый раз. Мартин.

– Не спи, – бросил начальник. – Нам надо идти.

Это был ресторан в Зендлинге. Тихо звякнул колокольчик, когда Мартин толкнул витражную дверь. За ней обнаружился пустой зал с накрытыми белоснежными скатертями столами. На стойке стояла одинокая пивная кружка, еще не тронутая измерявшими и записывавшими что-то экспертами. Частички пыли танцевали в залитом солнечным светом воздухе, отражаясь в развешенных по стенам зеркалах. Снова зеркала…

– Что мы тут делаем? – посмела я осведомиться у руководителя.

Мартин достал из кармана пачку и, внаглую нарушая закон, закурил.

– Из всех телефонов, что мы обрабатываем, один – аномалия. Никакой активности в последние двадцать четыре часа.