Читать книгу "Хольмгард - Владимир Романовский"

— Да, карта, — откликнулся Ликургус.

— Что было во втором свитке? — Александр посмотрел в угол.

— Брат Рагнвальда? — переспросила Эржбета.

— Сводный брат, — Александр кивнул. — А что?

— Так, ничего.

— Да, — сказал Александр, — он собирался оспорить и твои вдовьи права тоже.

Эржбета промолчала.

— Но, конечно, наибольший интерес для него представляла именно эта местность. Из всех владений Рагнвальда. Именно из-за того, что здесь спрятано. И, конечно же, удобнее всего было бы сперва получить права на эту местность, чтобы ни с кем не надо было делиться. А тут восемь человек пришлось с собою приволочь. Восемь? Я правильно посчитал трупы?

— Да, — мрачно сказала Эржбета.

Александр некоторое время молчал. Эржбета и Ликургус, оба с каменными лицами, смотрели на него.

— И тем не менее, — продолжал он, — Горясер, стоящий теперь в углу со связанными руками, думал получить больше, чем получает кладоискатель. Поскольку это зарыто в трех разных местах. Рядом, но места разные. А восьми прибывших с ним, осколку Косой Сотни, он рассказал только об одном месте. Рассчитывая, видимо, по получению прав на местность, выкопать остальное и уже ни с кем не делиться. Поэтому очень важно было избавиться от свитка, который сгорел в доме. Что было в этом свитке, Горясер?

— Вы за все ответите. Все вы. Неустрашимые этого так не оставят. Это их сокровище, — предупредил Горясер из угла.

— Вовсе не сокровище, и это принадлежит вовсе не Неустрашимым, как я уже объяснил, — сказал Александр. — Что было во втором свитке, Горясер?

Молчание.

— Это тоже ответ, — сказал Александр. — Ну, что ж, вы, пожалуй, продолжайте, что начали. У меня там снаружи дела.

— Позволь! — донеслось из угла. — Ты не уходи, Александр. Ты помнишь, мы с тобою…

— У меня нет сейчас времени предаваться воспоминаниям, — ответил Александр.

Он снова отодвинул дверь — и вышел.

Ликургус подошел к Горясеру и ударом кулака сбил его с ног. Нагнувшись, он схватил Горясера за ворот и снова поднял на ноги.

— Придет и твой черед, Ликургус, — пообещал Горясер, выплевывая передние зубы и кровь. — Это тебе не болгар безответных крушить. Не знаешь, с кем связался.

— Очень может быть, — ответил Ликургус. — Эржбета, он твой, но, пожалуйста, не убивай его. Он должен умереть той же смертью, что и погубленные им.

— Постой, — сказал Горясер. — Постой…

Ликургус вышел из домика, не желая видеть, на что способна Эржбета в таких делах — он и так слишком много о ней знал.

Обогнув домик, он увидел Александра, вглядывающегося в густые сумерки. В отдалении, у самой кромки хилого леса, двигалось нечто. Приглядевшись, Ликургус различил всадников, летящих галопом. Пятнадцать человек.

— Твои люди? — спросил Ликургус.

— Да, военачальник, — ответил Александр без улыбки. — Мои люди.

В домике раздался душераздирающий крик Горясера. И тут же прекратился. Возможно, ему заткнули рот.

— Суровая женщина, — заметил Александр.

— Да.

Как тоскливо, думал Горясер. Один на один с этой женщиной. Именно с этой. Вдова Рагнвальда. Она, Эржбета, любила Рагнвальда? Не может быть. Рагнвальд ничего такого не говорил. А я провел с ней два года бок о бок, на службе у Марии. Я бы знал, наверное?

Он действительно, как и предупредил его Ликургус, не представлял себе того, что началось. Горясер был очень смелым и очень крепким человеком и запросто терпел любую боль. То, что началось, болью назвать было нельзя.

Часть его разума, или души, существовала отдельно и наблюдала за процессом, и даже размышляла на отвлеченные темы. Боль страшнее любой боли пронизывала тело и душу, и несравнимость ее, думала часть души Горясера, имела много общего с ольфакторными ощущениями. Свет, цвет, звук запоминаются легко, и вспоминаются потом без усилий, поскольку всегда есть, с чем сравнить. Другое дело запахи. Люди редко используют ольфакторную память для ориентировки в пространстве и времени. Можно вспомнить запах, уловив похожий. Но очень трудно представить себе запах. Боль бывает разная — острая, тупая, мимолетная, постоянная. Но боль, которую теперь испытывал Горясер, не имела эквивалентов. Ее не с чем было сравнить. Сколько длились его мучения — он не знал. Что именно делала с ним Эржбета, он тоже не знал — отказывался знать.

— Не представляю себе, — сказала вдруг Эржбета, — во что и как верит Ликургус. Но на всякий случай, Горясер, я сделаю все, что зависит лично от меня, чтобы страдания твои не окончились. Чтобы они продолжались вечно.

— Я не знал, что Рагнвальд на тебе женился, — выговорил он тихо но внятно между судорожными вздохами. — Я бы действовал по-другому… если бы знал. Рагнвальд… был бы жив… Ты бы не потеряла… любимого человека…

— Какое мне дело до Рагнвальда, — сказала Эржбета. — Помолчи.

— Теперь понимаю. Это мальчишка, да? — Горясер, как многие, когда смерть смотрит в лицо, стал прозорлив, умен, искренен, убедителен. — Да, этой потери не вернешь. Но и ты пойми это. Что тебе даст моя смерть? Что тебе мои мучения?… Месть и любовь не равнозначны, потеря любви местью не искупается. Мы оба с тобою убивали. Я убивал без всякого зла. Я просто шел к цели. Люди, которых я убил, ничего для меня не значили. Но я для тебя сейчас значу многое. Я — напоминание, что твоей любви больше нет. И за это ты меня ненавидишь. Но ты не станешь ненавидеть меня меньше, не станешь меньше тосковать по потерянной любви. Убив меня, ты только усилишь свои страдания. Подумай. У тебя есть дочь — я знаю твою дочь. Я покупал ей подарки. А вдруг она меня помнит? А вдруг она спросит тебя — а где он, тот, который подарил мне вот эту куклу? И воспоминания вернутся.

— Они и так вернутся.

— Не с такой силой.

Говорят, убиенные без суда попадают в число спасенных.

Боль утихала постепенно. Горясер осознал вдруг, что руки его свободны. Он поднял ладони к лицу, чтобы в этом убедиться. Опустил. И почувствовал, что в правую ладонь ему вложили нож.

Воля его, ослабленная пыткой, стала собираться воедино, сознание заработало в полную силу, и он увидел перед собою уже не Эржбету, мучительницу и убийцу, но просто — врага, мешающего идти к цели. Знакомое чувство злобной радости охватило его. Он уже видел, как лежит Эржбета на земляном полу заброшенного домика, как сочится из ран кровь, как последним взмахом лезвия он режет податливое горло, как широко открыты ее глаза. Мускулы его напряглись, он сжался, вошел в прыжок, и острие уже коснулась кожи врага, мешающего идти к цели, коснулось, пройдя через одежду, и прошло бы дальше — стремительно, сквозь внутренности, и обагрилась бы кровью сжимающая нож рука — но именно в этот момент ему свернули шею, и он умер в озлоблении, в страстном желании убить.