Читать книгу "Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице - Михаил Кожемякин"

– Так и я помыслить не мог! – подал голос воинский человек, теперь воевода узнал его, третьеначальник из башни, – Балуев, Валуев, что ли?

– Ты-то что, ты – дуб дубом… Мне надобно думать было. Так. Погоню отрядил? – спросил уже почти спокойно.

– Какую погоню, воевода, у нас все с похмелья в лежку валяются! – с отчаянием воскликнул служивый. – И стрельчишня тоже – сотник, гад ползучий, всех вчера упоил!

– Кто мимо тебя о бегстве ворухином ведает? – продолжал расспрашивать воевода.

– Ты, я, да вот холоп твой, – Валуев кивнул на топтавшегося подле старика-дворецкого.

– Этот не в счет, он помалкивать будет. – Князь Кутюк знал старого слугу с детства и доверял ему. – Надеюсь, полусотника дохлого с глаз убрать ума у тебя хватило?

– Я его в Маринкину келью и заволок…

– Двери затворил? Караул приставил?

– Затворил, воевода, вот он, ключик, на шее! А караул… Вытолкал двоих наших, кто потрезвее, лестницу стеречь, да они, верно, опять уснули…

– Пущай и дальше спят! – приказным тоном молвил Кутюк Приимков-Ростовский, словно пьяный сон служилых людей и впрямь был в его воле. – Пущай все спят!!!

– А погоня, воевода? А гонцов – на Москву да по заставам…

Тут пришлось князю-воеводе сграбастать ополоумевшего великана за ворот да потрясти слегка, дабы в разум вернулся.

– Тебе что, жить надоело, пустая твоя башка?! – зловещим свистящим шепотом спросил Кутюк Приимков-Ростовский. – Так я тебе прям сейчас, прям здесь сдохнуть подмогну. А коли жить-то еще хочешь, вникай и повинуйся! Никаких гонцов, никакой погони! Померла Маринка в башне! Своей смертью по сию ночь и померла. Так великому государю и отпишу. Уразумел?

– Нет.

Хотел воевода дворянского начальника по зубам съездить, да передумал: а вдруг разобидится да сдачи даст? Бес их знает, воинских людей, бешеные они все какие-то после войны этой…

– Ты пойми, служивый, что коли померла Маринка, так и спроса с нас почти никакого нет. Ни с тебя, ни с меня, – принялся терпеливо объяснять Валуеву князь Кутюк. – А коли откроется, что сбежала она, головы на плечах не сносить! А голова-то, она одна… Уразумел разницу, умник?

– Ага… А что, если Маринку кто иной поймает?

– Кто ловить-то станет, ежели мы никому не скажем? Такие, как воруха эта, не для того бегут, чтоб попадаться по глупости.

– А как объявится у себя на Литве?

– Самозванка, значит! Мало ли ляхи самозванцев нам подсовывали? И вообще, недосуг мне с тобой. Слушай и подчиняйся!

– Слушаю, воевода…

– Ступай в башню, поднимай пропойц своих да возьми келью за твердый караул. Никого не пускай, ничего не объясняй. Я тотчас к тебе пожалую, только дворян своих городовых хоть с полсотни соберу. Да владыку Даниила честью приглашу – он видоком будет, что померла Маринка-то. Владыка нипочем скоромиться лицезрением падали латинской не станет, все и так рукой своею скрепит. А заместо Маринки мы полусотника твоего в ковер закатаем да из башни и вынесем. Мои да твои людишки стеною вокруг встанут, зевак разгонят. Стрелецкого полковника Бердышева Митьку, худородие хреново, я и сам до покойницы не допущу – больно много он мне обид чинил, чтоб мне государево дело с ним вершить. Пущай что хочет потом докладывает – кто ему, выскочке, поверит? Впрочем, надо полагать, он тоже тревоги бить не станет. С него-то прежде всех и спросится…

– А что, коли дьяки из Москвы на следствие пожалуют, упокойницу посмотреть захотят?

– Дьяки, служивый, они – уже моего ума дело. Пока весть до Москвы дойдет, пока там соберутся да поедут… Покойница в земле подтлеть и успеет, особливо если близ болота закопать да сырой известью присыпать – не на погосте же колдовку хоронить! Одно платье и опознают, а в остальном – лишь бы баба была волосом темна (волос, он долго в могиле не выцветает) да росту малого. Подберем в скудельнице мертвячку подходящую.

– А сотника моего с полусотником – как же? Куда же?

– Вот это – твоего ума дело, сам придумывай, куда у тебя сотник подевался. Придумаешь, коли себе сотни захочешь! Полусотника же после честь по чести похороним: споткнулся он во хмелю на лестнице, шею сломал. Эх, грехи наши! Покамест ступай живее, как бы твое воинство хреново трезветь не начало…

Валуев неловко поклонился и вышел. На воеводском подворье конюх подвел ему коня. Васька вскочил в седло и во весь опор помчался к башне. Надо было исполнять воеводскую волю, а не то действительно с дыбой да с плахой недолго спознаться! Всю дорогу мучила Валуева единая мысль: как же мог Федька, друг закадычный, боевой брат его, товарищ с младых ногтей, так подло с ним поступить? О любви Васька знал лишь то, что мог выучить с гулящими девками…

А может быть, та любовь, из-за которой сотник решился на измену великому государю Михаилу Федоровичу, совсем иного свойства? Наверное, заключил Валуев, Маринка наслала на Рожнова чары, которым он не смог сопротивляться. Красивые бабы, а особливо ляшки да малоросски, все ведьмы, так еще государь Иван Васильевич говорил… Словом, дело ясное, что дело темное, и не Ваське Валуеву в нем разбираться. Другу Федьке и Маринке его – Бог судья… На мгновение Ваське захотелось оказаться на месте Рожнова и испытать то чувство, над которым никто не властен, – ни царь Михаил Федорович, ни слабый человеческий разум…

Только не попадется Валуеву такая вот Маринка, что с ума сведет и чарами окутает, словно туманом! Жаль, что не попадется… Впрочем, может, и слава богу! С такой любовью остается только в чужие земли бежать… Васька же выбрал себе иную судьбу – стал сперва сотником, потом полковником, а к концу жизни выслужился в воеводы.

Воевода же Кутюк Приимков-Ростовский отписал государю Михаилу Федоровичу, что воруха Маринка в Коломне померла – то ли от тоски по своему «выблядку», а то ли еще каким образом. В башне ее нашли мертвой и скорехонько схоронили. Сотник Федька Рожнов исчез неведомо куда, а полусотник Ванька Воейков свалился, пьянь подзаборная, с каменной лестницы в башне и шею сломал. Похоронили его и помянули как полагается, по-православному. А Маринку и вовсе никак не поминали – какое на нее, колдовку и латинку поганую, православное поминанье?!

Про Алену Литвинову, Маринкину служанку, монастырскую послушницу, и посадского человека Григория Пастильникова никто и вовсе не вспоминал – не велики птицы… Дом Григория недолго стоял запертым – воеводские люди быстро прибрали ничейное имущество к рукам. А к польскому королевскому двору, под диктовку великой старицы-государыни Марфы Ивановны, в присутствии государя Михаила Федоровича, было отписано так: «Ивашка Заруцкий за свои злые дела и Маринкин сын казнен, а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла». Михаил Федорович решил, что сотник выполнил его тайное поручение, убил Марину Мнишек, а после того – сбежал. Ведь сам царь дал ему в письме эту свободу…

Бывшего сотника Федьку сына Рожнова сперва за побег искали – скорее для порядку, чем всерьез, да после бросили. Мало ли людишек с царевой службы на волю бежало? Ведь волю не выслуживают и не дарят, ее своими руками берут!