Читать книгу "Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - Джек Лондон"

— Надеюсь, что этот пес перегрызет ее спину, — высказал он свое нечестивое пожелание: он всей душой ненавидел Сару и мечтал ухаживать за львами или слонами, а не за этой сварливой обезьянкой, которую никак нельзя было урезонить.

И потому-то, что Майкл не обратил на нее никакого внимания, она и занялась им. Она обняла его и, обвив одной лапкой за шею, плотно прижалась головкой к его голове. Затем начались бесконечные рассказы. День за днем она в свободные минуты ловила его на арене и, тесно прильнув к нему, тихим голосом, не переводя духа, рассказывала ему историю своей жизни. Ее история вся сводилась к бесконечному ряду обид и оскорблений. Это была сплошная жалоба, возможно, что она жаловалась ему на свое здоровье, — ее мучил постоянный кашель, и ее грудь, очевидно, сильно болела, судя по тому, как она осторожно прикладывала к ней ладонь. Иногда она переставала жаловаться и ласкала и голубила его, причем ее нежный шепот напоминал тихие напевы.

Это была единственная ласка, полученная Майклом в Сидеруайльде. Сара всегда была нежна, никогда не щипала его и не тянула за уши. Поэтому и он стал ее единственным другом. Он по утрам искал встреч с ней на арене — несмотря на то, что их встречи неизменно кончались тяжелыми сценами: она вырывалась из рук мальчика, старавшегося оторвать ее от Майкла, и ее крики переходили в вопли и сетования, причем окружавшие ее люди смеялись над романом маленькой обезьянки и ирландского терьера.

Но Гаррис Коллинз допускал и даже поощрял эту дружбу.

— Эти кисляи очень подходят друг другу, — говорил он. — Эта дружба идет им лишь на пользу. Дайте им интерес в жизни, и это оздоровит их. Но, помяните мое слово, в один прекрасный день она ему устроит какую-нибудь каверзу — и вся их дружба кончится трагедией.

Его слова наполовину оказались пророческими, и хотя она никогда Майклу никаких каверз не устраивала, их дружбе было суждено завершиться трагически.

— Возьмите, например, тюленей — они слишком умны, — пояснял Коллинз в одной из импровизированных лекций своим помощникам. — Им в течение всего представления приходится подсовывать рыбок. Если вы этого не сделаете, они отказываются что-либо делать и вы совершенно беспомощны. Со скрытой в рукаве соской с молоком вы легко можете заставить маленького поросенка проделывать разные штуки, но вы не можете полагаться на лакомства в представлении с дрессированными собаками.

Вам предстоит хорошенько продумать это. Неужели вы полагаете, что, посулив кусок мяса, можете заставить борзую рисковать жизнью?.. Только плеткой вы можете добиться выполнения опасных прыжков. Поглядите на Билли Грина. Иным способом вы собаку этому фокусу не научите. Лаской не заставите ее это проделывать. Заплатить вы ей не можете. У вас в руках одно средство — заставить ее.

Билли Грин в это время работал с крохотной кудрявой собачонкой неопределенной породы. На сцене он производил фурор, вытаскивая из кармана собачку и проделывая с ней головоломную штуку. Последняя из его собачек сломала себе при падении хребет, и теперь он готовил новую. Взяв эту крошку за задние лапки, он бросал ее вверх, и она, перевернувшись в воздухе, возвращалась к нему головой вниз и должна была передними лапками упасть на его ладонь и остаться стоять там, вытянув вверх свое маленькое тельце и задние лапки. Он беспрестанно повторял неудавшийся фокус сначала, но собачка замирала от страха и тщетно старалась выполнить все, что он от нее требовал. Она то и дело падала ему на руки, сжавшись в комочек, и не успевала встать на передние лапки; несколько раз она чуть-чуть не слетела на пол; наконец, она упала на бок и так ушиблась, что у нее захватило дух. Ее хозяин воспользовался передышкой и стер струившийся по его лицу пот, а затем стал пинать ее носком сапога, пока она, шатаясь, не поднялась с пола.

— Еще не родилась на свет та собака, что будет проделывать эту штуку за кусок мяса, — продолжал Коллинз. — Тем более, не найдется собаки, которая будет гулять на передних лапах, если ее в свое время тысячу раз не хлестнули плеткой по задним. Возьмем этот номер. Он всегда производит фурор, особенно среди женщин. Подумайте только, как все это изящно и ловко! Хозяин вытаскивает из кармана свою собачку, и она так любит его и так доверяет, что спокойно позволяет швырять себя в воздух. Доверие и любовь, черт побери! Он просто внушил ей страх Божий — вот и все!

На публику очень хорошо действует, если вы время от времени даете животным какой-нибудь лакомый кусочек. Но это делается исключительно для публики, само по себе — это ерунда. Публика хочет верить, что животным очень нравятся все эти трюки, что им живется, как балованным детям, и что они обожают своих хозяев. Но сохрани Господь нас и наши карманы, чтобы публика не проникла за кулисы! Все представления с дрессированными животными немедленно были бы сняты с репертуара, и нам всем пришлось бы искать другую работу.

Да, немало приходится проделывать жестоких штук и на сцене, перед зрителями. Удачнее всех других дурачила публику Лотти. Она разъезжала с труппой дрессированных кошек. Она обожала их и охотно демонстрировала свои чувства перед всей публикой, особенно в случаях какой-нибудь заминки. Что же она делала? Она брала кошку на руки и нежно целовала ее. После этого поцелуя кошка великолепно справлялась со своим номером, и глупая публика неистовствовала, аплодируя ее доброте и любви к животным. Ее поцелуи? Вы думаете, что она целовала кошек? Я скажу вам, что она делала. Она кусала кошку за нос.

Элинор Павало переняла этот трюк Лотти и пустила его в ход со своими крохотными собачками. Немало собак работает на сцене в ошейниках, а с внутренней стороны этих ошейников — колючки; и вы сами знаете: всякий толковый дрессировщик сумеет незаметно для публики ущипнуть собаку за нос. Но главное — это страх. Собака должна бояться того, что ее ждет по окончании представления, если она плохо справилась со своим номером.

Вспомните капитана Робертса с его датскими догами. Правда, это были нечистокровные доги. У него их было штук двенадцать — самая свирепая компания, какую я когда-либо видел. Он у нас тут два раза останавливался со своей труппой. К ним без палки нечего было и заходить. Я приставил к ним одного мексиканца. Он тоже был не из мягкосердечных. Но они как-то опрокинули его и чуть не загрызли. Доктор положил ему сорок швов и всыпал полную порцию пастеровской сыворотки от собачьего бешенства. И он из-за этих псов на всю жизнь остался хромым на правую ногу. Эти собаки были вне конкуренции. При поднятии занавеса и появлении капитана Робертса публика сразу же приходила в восторг. Собаки прыгали вокруг него и, видимо, выражали ему свою любовь. Вы думаете, что собаки действительно любили его? Ничего подобного — они его ненавидели. Я видел, как здесь, в Сидеруайльде, он пробирался через их свору и с дубинкой в руках спокойно раздавал удары направо и налево. Понятно, им не за что было любить его. Но он прибегал к хитрой уловке и держал у себя в кармане маленькие кусочки мяса, зажаренного на анисовом масле. Правда, этот трюк давал эффект только с очень большими собаками. Если бы на месте его великанов были обыкновенные собаки, то все это имело бы глупый вид. Да кроме того, они проделывали свой номер не ради мяса, а боясь дубинки капитана Робертса. Он сам был свирепой зверюгой, этот капитан.