Читать книгу "Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 1 - Андрей Лазарчук"

– …когда вот так посмотришь вокруг… помните, дядюшка, была мода на гадания по кляксам, пятнали чернилами бумаги и одежды и смотрели, на что похожи кляксы, – когда посмотришь, то сразу становится ясно, что всё вокруг – кляксы после того акта творения, после взмаха руки Создателя, и да – они на что-то похожи, похожи двояко: внешне, и за то мы даём им имена, – и сущностно, но от этого мы все старательно отмахиваемся, чураемся, убегаем, лишь бы не замереть, уставясь в одну точку… потому что, постигая сущность, уходим от формы и пропадаем для мира форм…

– Да, – согласился, не слушая, Рогдай.

Пактовий, видимо, только-только поспел к Вергинию. Тянем время, тянем время. Не нам бы его тянуть…

Тронулись. Тронулись! Не слышно, но кажется, что слышно: нервная дробь боевых барабанов.

Конная купла акрита Степана Далмата, полторы тысячи молодых всадников из числа обученных азахом Симфорианом (в случае неудачи она станет главной жертвой в этой партии) – обтекает хор справа.

Свет знамён.

И вот он – штандарт кесаревны. Покачнулся и пошёл вперёд. Как лодка против ветра.

Никто ещё не знает, что это победа…

Первый залп огненными стрелами дали поверх голов собственных бойцов, и многие от неожиданности присели. Огненные стрелы в полёте гудят как-то особенно противно, а когда их много, то и у самых хладнокровных и смелых съёживается на спине шкура.

Потом последовал второй залп и третий, а четвёртого уже не понадобилось: атакующий клин на глазах распадался. Грозные воины-башни метались, сбивая с себя огонь, валили с ног всех, кто оказывался на пути.

Неспроста испугались они тогда простого деревенского пожара…

Венедим ясно видел своими собственными глазами (а не видел бы, так и не поверил), как огонь охватывает – медленно, но неотвратимо – казалось бы, вполне обычного человека, живого, подвижного, состоящего, по поверью, в основном из воды. Но эти – загорались, будто были оживлёнными чучелами, набитыми промасленным тряпьём.

Плата за неуязвимость во всех прочих отношениях…

Горели, конечно, не все, горели единицы. Но паника пуще и злее огня: паника охватила всех.

Животный вой и визг на время заглушили общий рёв.

А вот мелиорцев на какое-то время взяла оторопь. Не будь этого, скомандуй командир атаку-бой – могли бы смять врага и отбросить хоть до самой реки. Не скомандовал командир атаку…

Хор стоял неподвижно. Нельзя ждать от воинов в бою сочувствия к врагу, но сейчас что-то достаточно близкое к этому испытывали мелиорцы. Будто на их глазах разбойники получали воздаяние не по сотворённому реально злу, а по подстроенной хитрой несправедливости.

А потом стало видно (и слышно, очень слышно), что на левом крыле – прорвались конкордийцы и степняки, что идёт там жесточайшая сеча, что гибнут славы…

И вновь, не давая никакой передышки чувствам, забили с придыхом барабаны, и сплотившийся клин пошёл вперёд, разгоняясь и разгоняясь. Уже не маячили великаны среди людей… Но люди шли уверенно, и залпы Венедимовых лучников не могли их поколебать. Кто-то падал…

С грохотом сошлись копья и щиты.

Венедим почувствовал вдруг, что всё вокруг мягко раскисает и мутнеет, будто заплывает киселём. Это была секунда, не более, но когда она прошла, он понял, что весь в поту. Не в боевом поту, который понятен – нет, в болезненном и холодном, вязком, мерзком.

(Тот, кто называл себя Руфином, хватил чаркой по столу с такой силой, что мутное зелёное, в пузырьках, стекло разлетелось далеко. Пришёл испуг, нормальный испуг человека перед неминуемой и страшной смертью, грозящей ему за неисполнение дела, порученного такими людьми, перед которыми сами собой подгибаются колени. Он попытался в этом испуге потянуть, подёргать за нить, давно и успешно привязанную им к Венедиму… но то ли слишком много можжевелового самогона ушло в организм, то ли хранил Венедима какой-то чародей – да только нить лопнула с глухим звуком промокшей бечёвки, и Руфин далеко откинулся на скрипучую спинку стула, а потом, отброшенный ею, упал лицом на стол, в стеклянные осколки. Так он и остался лежать – до того самого момента, когда обеспокоенный корчмарь подошёл и тронул его за плечо. Голова Руфина как-то нелепо качнулась – и вдруг отделилась от туловища. Сырой печёнкой плюхнулся на стол чёрный сгусток крови из горла. Корчмарь икнул; потом начал кричать…)

Всё переменилось в какие-то пять минут: только что, вот только что конкордийские латники смяли левое крыло обороняющихся и рубили мелиорскую пехоту, а теперь вдруг поле стало пустым, как становится пустой городская площадь после весёлого шумного праздника, когда люди уходят, оставив на земле множество недоеденных пирожков, обёрток от конфет, порванных бумажных полумасок и шутовских колпаков, листков со словами песен…

Лиса выбралась из норы. Запах крови пьянил и пугал. Наверное, какие-то чары упали в тот момент на этот пятачок поля, потому что лисе казалось, что необыкновенный убийственный шум происходил здесь много дней назад. Лиса встала столбиком и осмотрелась. Везде лежали зарезанные люди. Некоторые были неподвижны, некоторые только дышали, некоторые пытались бинтовать раны или ползти… Кто-то громадный славно порезвился в этом курятнике.

Словно молчаливые грациозные плавные тени, проносились совсем неподалёку – но будто по морю или по небу – конные. Лиса засмотрелась на них.

К тому, что земля дрожит, она уже привыкла. Или всё те же чары заставили её забыть об этом, не отзываться страхом.

Бегущие люди – бегущие плотно, плечо к плечу, а за ними ещё и ещё, – появились внезапно, появились сразу рядом – и на миг лиса запаниковала и не нырнула сразу в нору, а – отпрыгнула на шаг в сторону. И всё. Она пыталась отбежать, но её догоняли. Она металась вдоль этого грохочущего вала, надеясь отыскать его край и спрятаться за краем, но края не было, не было. Не было…

Потом она от ужаса сошла с ума. Ей показалось, что можно спастись, бросившись в тёмную щель под щитами.

Там был лес топчущих ног, но она умудрялась как-то увёртываться от них, хватать зубами за голенища сапог, искать глазами – и находить – просветы…

Ей совсем чуть-чуть не хватило сил.

Её зацепили, опрокинули на бок, потом отшвырнули куда-то, а потом тяжёлый сапог опустился ей на живот. Лисе показалось, что у неё лопается голова.

И тут же топот прекратился.

Она приподняла голову. Небо было чёрным. Спины людей удалялись, будто погружались в туман и пропадали в том тумане. Лису вырвало кровью. Она попыталась встать, но задние лапы куда-то делись. Не веря ощущениям, она посмотрела назад. Всё правильно, лапы были на месте и хвост тоже, но слушаться они не желали. По животу расплывалось красное пятно. Она перегнулась и лизнула. Это была кровь. Почему-то сразу стало легко. Лиса приподнялась на передние лапы и поползла. Каждое движение отзывалось болью, но это была не совсем её боль. Потом двигаться стало невозможно. Она посмотрела. Что-то глянцевое, длинное – зацепившись за камень, держало её. Она стала отгрызать это глянцевое и длинное. Казалось, что движения челюстей приподнимают её над землей и как-то непонятно поворачивают; при этом в глазах наливались фиолетовые лужицы. Освободившись, она поползла дальше. Наверное, она сбилась с пути, потому что вместо кустяного острова и родной норы перед нею оказался высокий обрыв и гора людского и лошадиного мяса под обрывом. Такого количества ей хватило бы на девять жизней. Лиса тихо обрадовалась находке. Вместе с непонятной дурнотой она испытывала страшный голод. Ей было уже совсем легко, когда рядом, пританцовывая, возникли конские копыта. Одно из них опустилось лисе на голову, и это было то же самое, как если бы рухнуло небо.