Читать книгу "Жизнь за трицератопса - Кир Булычев"

– Нет, не похож!

– Это не харизма.

– У него голова полна вшей.

Сначала Иванова Семена привели в парикмахерскую.

Хотели было помыть и постричь, но от этой мысли пришлось отказаться. Оказалось проще и гигиеничнее побрить его, а уж потом отправить в баню.

К бане, привлеченные слухами, стали собираться господа гуслярцы.

И когда наконец в дверях показались наши герои, уже основательная группа зевак встретила их шепотом и ропотом.

– Нет! – кричали люди. – Это не он!

Но не расходились, а ждали, что скажет Иванов Семен.

Конечно, лицо Иванова Семена по прозвищу Золушка отличалось от коллективного портрета, но все же основные черты его были сохранены. Высокий лоб с залысинами был отделен от водянистых глаз жидкими бровушками. Нос был скорее утиным, нежели орлиным, подбородочек слабо очерчен, и общее выражение лица оказалось крайне печальным, даже удрученным. Весь он был стертым, неясным, ускользающим от критического взора.

Несмотря на критическое отношение к Золушке гуслярских зрителей, Минц был доволен. Жизненный опыт подсказывал ему, что выбрано правильное направление и, возможно, происходит прорыв в политике.

На беседе с Золушкой в редакции присутствовали как лично Михаил Стендаль в очках и с бородкой, похожий на Чехова средних лет, так и провизор Савич от Союза правых сил и пенсионер Николай Ложкин, представлявший левые силы.

Сначала все сидели и молчали.

Потом несколько слов произнес профессор Минц.

– Человечество, – сообщил он, – на уровне подсознания и очень редко с помощью разума выбирает себе политических кумиров. Меня давно интересовала проблема полного несовпадения вкусов народных масс и отдельного индивидуума. Отдельный индивидуум отлично понимает, что кумир его страны никак не соответствует общечеловеческим нормам красоты или поведения. Обратимся к историческим примерам. Тамерлан был хромым и некрасивым человеком небольшого роста, Иван Грозный – толстым бородатым уродом…

– Ну какие они кумиры! – возразил Миша Стендаль. – Они же по праву престолонаследия. Их бог дал.

– Не спеши! – воскликнул Минц. – Обратимся к кумирам, которые поднялись из грязи в князи. Неужели вы думаете, что в двадцатые годы в Германии не было красивых, умных и даже порядочных политиков? Но ведь поднялся Гитлер!

И тут впервые подал голос Иванов Семен.

– Порядочных политиков не бывает, – сказал он. – А то бы они в политики не полезли.

Эта фраза заставила всех поглядеть на Иванова Семена с некоторым удивлением. Никто не ожидал такой политически отточенной фразы от пасынка без прописки.

– Мы сейчас говорим о другом! – продолжал Минц. – Лучше вы мне объясните, почему усатенький заморыш, истерик, сухоручка…

– Это Сталин был сухоручкой, – пояснил Савич.

– Нашего вождя не трожь! – обиделся на него представитель левых сил пенсионер Ложкин. – У товарища Сталина руки были на месте. Он ими любую шею мог свернуть.

– Вот именно! – подхватил Минц. – Вот они, рудименты культа личности! А чем Сталин его привлекал?

– Я думаю, что такие, как Ложкин, – заметил Стендаль, – любили Сталина, как женщины в высказывании Пушкина – то есть ушами!

– Погодите-погодите! – вмешался в спор Удалов. – Но ведь мы смотрели на фотографию и думали: какой он некрасивый!

– А он и есть некрасивый, – заметил Ложкин.

– Независимо от позиции наших левых сил, – сказал Минц, – я полагаю, что моя точка зрения вам понятна. Общественное мнение, пропаганда и прочее работают на многих кандидатов в кумиры. А кумирами становятся единицы, и ничего в них, казалось бы, нет…

– А харизма? – спросил Золушка, который за последние два часа кое-чего наслушался и кое-чем проникся.

– А что такое харизма? – задумчиво произнес Стендаль. – Этого же никто так и не сформулировал.

– Как только мы найдем харизматическую личность… – начал было Минц, но Удалов перебил его:

– У нас каждый президент – харизматический. Даже действующий.

– Не спорю. Но теперь у нас появилась возможность поставить эксперимент. Если путь, избранный нами, правилен, то мы сможем сделать из Семена Эдуардовича фигуру всероссийского масштаба. Надеюсь, что сам Семен Эдуардович не возражает.

– Может быть, псевдоним взять? – спросил на это Золушка.

– Он уже согласен, – проворчал провизор Савич. Как представитель правых сил и демократ, он подозревал, что за харизмой всегда скрывается диктатор.

– Зачем вам псевдоним? – удивился Стендаль. – У вас же хорошая русская фамилия!

– Вот именно, – заметил бывший пасынок. – Но если мы обратимся к истории, то поймем, что все себе выбирали псевдонимы погромче.

– Кто это – все? – спросил Удалов.

– Наши.

– Не понял.

– Ну, другие харизмы. Гитлер был Шикельгрубером, Сталин – Джугашвили, а Троцкий – Канцельсоном.

– Бронштейном, – поправил Иванова Минц. Эксперимент шел слишком хорошо. У Минца даже закололо под ложечкой.

Решили пока обойтись без псевдонима.

Золушку приглашали в дома. И Савич, и Ложкин.

Но остальная общественность сразу спохватилась. Потому что Минц и газета желали провести чистый эксперимент, а не отдавать Иванова Семена на откуп какой-то партии.

Иванов согласился, и даже согласился переночевать в кабинете редактора газеты на диване периода первых пятилеток, и попросил дать ему зеркало, чтобы привыкнуть к самому себе.

Мише Стендалю было неловко оставлять Иванова Семена на ночь в кабинете, но Иванов, который все более осваивался в своей роли, произнес с доброй улыбкой, широко раздвинувшей тонкие губы, отчего он еще более стал походить на лягушку:

– А мне надо о многом подумать. Так что ночь у меня пройдет с пользой.

Попрощались и покинули пасынка.

Как ни странно, мысли, владевшие гуслярцами в ту ночь, были схожими.

Первая очередь мыслей овладевала по дороге домой: «И какого чёрта мы ухлопали вечер? Неужели опять попались на удочку этого сумасшедшего изобретателя?»

Так же, кстати, думал и профессор Минц. С одним отличием. Вместо «сумасшедшего изобретателя» в его мыслях фигурировал этот идиот Ложкин, который, впрочем, был ни при чем.

Вторая мысль была ответом на вопрос жены, дочери или любовницы: «Где ты весь вечер шлялся?» – «Встречались на политическом собрании с одним человеком».

Третья мысль приходила в три часа ночи, когда они просыпались и долго лежали в темноте, глядя на полную луну за окном и думая: «И на что мне сдалась эта лягушка? Не видел никогда противнее рожи… хотя в ней что-то есть».