Читать книгу "Полуденный бес - Павел Басинский"

– До ночи! – оскалился Насредеев. – День погуляй, попируй с земляками, а как стемнеет, полетим.

– День? – расстроился Соколов. – Не слишком щедрый твой Бог!

– Иди! – строго крикнул на него Насредеев. – Не теряй ни секунды даром.

«Ишь ты, как заговорил! – неприязненно подумал Соколов. – Начальник, бугор хренов!» Но спорить с Шамилем не стал. Его властно, неодолимо потянуло в родное село. Пусть! Хоть денек, да его!

Первым он встретил Василия Половинкина. Василий стоял, нагнувшись, как в том давнишнем сне, и перебрасывал вилами в низкую сараюшку недопревший навоз. Дух шел острый, аммиачный, от какого городской человек может сознание потерять. У Соколова же, наоборот, прояснилась голова и радостно заколотилось сердце.

– Здравствуй, Василий!

Половинкин обернулся:

– Максим! Не может быть!

И тут Соколов заметил, что у Василия обе ноги целы. Он шел на приятеля, распахнув корявые руки и разя навозом. Шел так, как ходят на двух ногах, не прихрамывая, не приволакивая протез.

– Помер наконец! – радостно кричал Василий Половинкин. – Отмаялся! На побывку?

– На побывку, – согласился Соколов и осторожно обнял друга. Он боялся, что Василий окажется бесплотным, бестелесным, как во сне. Видимостью одной, а не живым человеком. Но когда от объятий товарища захрустели косточки, сомнений не осталось. Живой!

– Эх, Максимка! Надолго?

– На один день, – сказал Соколов и всхлипнул. – После войны и то больше отпуск давали.

– Ничего, – сказал Половинкин и бросил короткий взгляд на восходившее солнце. – Хоть денек, да твой. Что ж мы стоим? Пошли в село! Твои тебя совсем заждались! Максим Савельич как чувствовал… Вчера мне говорит: «Что-то с Максимкой неладно, Василий!»

– Ты что говоришь? – побледнел Соколов. – Какой Максим Савельич?

– Тут, все тут! – засмеялся Половинкин и отшвырнул вилы, которые не выпускал из рук во время дружеских объятий. – И твои, и мои родители, и все товарищи наши, и старики наши! И Анастас, пасечник! Помнишь, как он нас гонял?!

С умирающим сердцем Соколов приближался к дому. Но как только увидел отца, да не старого, а моложавого, каким встречал он вернувшегося с войны сына (сам не воевал, отравленный газами в Германскую), отпустило сердце. Следом и мать вышла, тоже не старая, моложе отца – ни морщинки на лице.

– Мама! Папа! Здравствуйте, родные!

– Здравствуй, сынок! Надолго к нам?

И снова – ножом по сердцу. Как скажешь, что на день всего отпустили? А по хозяйству помочь?

Сказал…

– Слава богу! – долдонят, как Половинкин. – Хоть денек, да твой.

Мать засуетилась, захлопотала.

– Пошли в дом! Голодный, сына? Позавтракать не успел? Я как чувствовала. Блинов напекла ржаных, твоих любимых. Помнишь мои блины?

Как забудешь? Ночами запах снился.

Однако отец ее остановил:

– Погоди с блинами. Пойду соберу баб, мужиков. Столы на улице накроем, на всю деревню. Нынче воскресный день, Господь простит. Максимка вернулся, радость-то какая! Надо отметить по-человечески.

– А блинки! – не унималась мать. – Простынут. Ты посмотри, на нем же лица нет.

– Погоди, – непреклонно возразил Максим Савельич. – Успеет еще наесться. Я так мыслю, что надо им с Василием пройтись, чтобы Василий ему кой-чего растолковал. Сытое брюхо к ученью глухо.

Мать только рукой махнула:

– Делайте как знаете. Иди, Савельич, собирай народ. Да прикажи Настёне кислого молока принести, нашего на общие блины не хватит. Пусть дед Анастас мед несет.

– Пойдем, Максим, – потянул Соколова за рукав Половинкин. – Без нас тут разберутся.

И они пошли в Горячий лес к роднику, возле которого каменной громадой высилось изваяние Коня. Об этом роднике Максим в той жизни слышал от стариков и, конечно, не раз пытался отыскать его с мальчишками, но – тщетно. Старики утверждали, что найти этот родник может только святой человек, блаженный или юродивый.

– Нашли? – радостно спросил.

– Не мы. Это на земле один святой человек, блаженный, родник разыскал. Только коньковским он не нужен оказался, вот и вернул его Господь туда, откуда все на свете произошло.

– Жалко! – опечалился Соколов.

– Но это не навсегда. Если сыщется на земле снова блаженный, либо юродивый, который сможет увидеть невидимого каменного Коня, вернется родник на землю, в Красный Конь.

Соколов зачерпнул воды, умылся. И почувствовал: что-то происходит с его лицом. Растягиваются морщины, наливаются соком губы, кровь ударяет в щеки. Зрение восстановилось так, что стал он видеть каждый листочек, травиночку, и не просто видеть, а как-то любовно замечать , так что и понять было нельзя, как же он раньше без них жил?

– Ну, вот ты и помолодел! – засмеялся Половинкин. – Смотри, по девкам не побеги! Прасковья тебе потом зенки повыцарапает!

– Прасковья? Где она, Прасковья? – снова загрустил Максим. – Когда я снова ее увижу?

– О том Господь знает.

– Вот ты говоришь: Господь, Господь! – с обидой сказал Соколов. – Вас-то Он хорошо устроил! А что мне, капитану советской милиции, на вашем свете делать? Не было у меня ни мысли, ни времени, чтобы в церковь сходить помолиться. И не умел я это делать. Скажи, в воскресенье трудиться – грех?

– Грех, – согласился Василий Половинкин. – На земле – грех.

– Во-от! А у меня в воскресенье самое горячее дежурство. Потому что пьянки – раз, поножовщина – два, в универсаме никого, кроме сторожа глухого, – три.

– Господь все видит.

– Он видит, да я не вижу! Мы все там не видим! Отсекли в нас это , вырезали, как аппендицит, кому с наркозом, кому – ржавым сапожным ножом! И – что теперь? Что же, все мы, советские люди, получаемся полные уроды и недоумки и дружной толпой в ад отправимся? Нет, как хочешь, Василий, а только и после смерти не принимаю я вашего Бога! За несправедливость Его к нам, мужикам, не принимаю! Образованные, интеллигенты, чиновники разные обзавелись личными батюшками, и те им за деньги кадят и грехи отпускают. А какая-то фабричная из Малютова, от пьяного мужа троих родившая да несколько абортов сделавшая? Ее в ад? В ад! Вместе с детишками и мужиком ее непохмелившимся. А чем они хуже? Тем, что свету белого не видели? Работали от звонка до звонка и образование не получили?

– Но ты-то с образованием, – уклончиво возразил Половинкин. Было видно, что спорить ему не хотелось и слушал он, только чтобы не обидеть друга.

– Да я не про себя, – махнул рукой Соколов.

– И правильно. О себе надо было на земле думать. А тут дюже поздно. Как Господь решит, так и выйдет.

– Да решил уже. – Соколов отвернул лицо, чтобы Василий не заметил обиды. – Как говорится, попрощайся с родными и близкими и – на вечное поселение в преисподнюю.