Читать книгу "Все разумные - Павел Амнуэль"

— Вы хотите сказать, что наблюдали за Лучано еще с…

Похоже, она действительно не знала всей истории подкидышей. Видимо, и сам Грапетти знал ее отрывочно — интуиция, а точнее, программа Странников, если она была, подбрасывала сознанию лишь информацию, необходимую для выживания индивидуума. И возможно, даже скорее всего, не каждый подкидыш обладал такой интуицией, ведь, насколько я знал, Корней Яшмаа, номер одиннадцатый, не имел ровно никаких подозрений о своем происхождении до тех пор, пока ему не рассказали об этом люди из КОМКОНа-2. Не знал ничего о себе и Нильсон — иначе он не впал бы в депрессию и не покончил с собой. А остальные? Лев Абалкин? Знал что-то, частично, неполно, на уровне ощущений, которые и вели его, и привели, наконец?..

Похоже, я так задумался, что пропустил обращенную ко мне фразу Ландовской.

— Так да или нет? — спросила она.

— Извините, что вы сказали? — очнулся я.

— КОМКОН определял судьбу своих подопечных или только следил за этой судьбой?

— Это сложная история, — сказал я. — Давайте обсудим ее потом, когда будет время. Вы говорили, Таня, что знание о себе появилось у Лучано одновременно с… этим родимым пятном.

— Да… Сначала туманные подозрения о том, что у него есть братья и сестры. Будто вспоминаешь что-то, долго не вспоминается, и ты даже мучаешься из-за этого, а потом — раз — и что-то вспыхивает в мозгу… Это было уже здесь, на Альцине. Лучано прилетел сюда сразу после колледжа, подвернулась хорошая работа, и он согласился. Потом он думал, что его намеренно… Ну, как Абалкина, как всех остальных…

— Что он знал об остальных?

— Не думаю, что много… Имена, места, где они жили, кое-какие мысли, точнее, не мысли, а желания, надежды… Ну, то, что может подсказать интуиция. О некоторых знал больше, о некоторых почти ничего.

— О нем тоже знали?

— Да.

— Они… переговаривались друг с другом?

— Только после гибели Абалкина, и настолько, насколько позволяло прохождение сигналов от ретрансляторов… Иногда связь практически исчезала, правда, ненадолго… Иногда была очень четкой.

— Имена, — сказал я. — Он называл их вам?

— Да, конечно. Я знаю всех.

— Корней Яшмаа, например.

— Да, Корней… Конечно. Он сейчас на Гиганде, верно?

— Таня, — сказал я, чувствуя, что нарушаю все инструкции и предписания, и, если после моего возвращения Экселенц лично пристрелит меня из своего «Магнума», это будет справедливо и однозначно оправданно. — Таня, Корней Яшмаа знал о себе все — ему рассказали. Только ему и еще Джону Нильсону. Нильсон…

— Он умер, я знаю.

— Лучано говорил вам — почему?

— Я… не помню. Честно, не помню… А о Корнее помню: муж говорил, что ему труднее всех, потому что он один.

— Один? — не понял я.

— Видите ли, Каммерер, Корней в свое время согласился на ментоскопирование и тем самым нарушил равновесие. Лучано говорил, что он перестал чувствовать остальных, ретранслятор работал только в одну сторону…

— Вернемся к вашему мужу, — предложил я. — Вы уверены, что он не погиб на «Альгамбре».

Это был не вопрос, а утверждение, и Татьяна промолчала.

— Что же произошло, и где сейчас Лучано? Чтобы не возникло недоразумений, Таня, я вам скажу: КОМКОН-2 считает вашего мужа и его, как вы говорите, братьев и сестер, потенциальной опасностью для Земли. Возможно, это ошибка. Но, пока не доказано обратное, мы… простите, Таня, я тоже… вынуждены считать именно так. Вы понимаете, что будет сделано все, чтобы найти Лучано, где бы он ни находился. И тогда… может случиться непоправимое.

— Вы его убьете, как Абалкина, — кивнула Татьяна. — Но я не знаю, где сейчас Лучано. Не знаю, понимаете вы это? И не знаю — зачем! Не знаю, не знаю, не знаю!

У нее началась истерика. Пожалуй, только сейчас Татьяна позволила себе расслабиться, а может, не выдержали нервы. А может, это была искусная игра — чтобы не дать мне ответа, возможно, считала она, хороши все средства. Женская истерика — лучшее из них.

Татьяна колотила кулачками по столу, выкрикивала «не знаю!», слезы катились из ее глаз, смывая косметику — лицо сделалось некрасивым, но я вовсе не собирался приходить ей на помощь, это стоило мне немалых усилий, я даже вцепился обеими руками в подлокотники кресла, чтобы инстинкт не поднял меня в воздух, не перебросил на противоположный конец стола и не заставил утешать эту женщину, обмакивать платком слезы и прижимать к крепкой мужской груди. Я знал — если я сделаю это, будет только хуже. Тем более, что и Ландовска не пыталась помочь Татьяне — сидела спокойно, только брови нахмурены, и ждала какого-то, известного ей, момента или сигнала, чтобы тогда, и ни мгновением раньше, начать действовать: подать платок, принести напиться или что там еще можно сделать, чтобы привести в чувство женщину.

— Каммерер, — сказала Ландовска, не оборачиваясь ко мне, — именно так добивались признания ваши предшественники по профессии?

Я молчал. Я налил себе из кофейника уже остывший кофе и начал пить его мелкими глотками. Кофе был горьким.

Минуты три спустя, когда Татьяна продолжала всхлипывать, но уже сидела спокойно, я сказал:

— Знаете, Таня, мне-то, в общем, все равно, где находится сейчас ваш муж и почему он так поспешно покинул планету. Возможно, это интересно знать моему начальству. Но скажите вы мне, ради Бога, чисто по-человечески, почему Лучано, зная, по всей видимости, что звездолет погибнет, бежал, не сказав ни слова экипажу? Они могли спасти себя и корабль, и сейчас родственники этих людей не сидели бы в зале ожидания космопорта — вы их видели, и неужели их глаза оставили вас равнодушной?

Эффекта я, пожалуй, добился, но вовсе не такого, на какой рассчитывал. Я думал, что нащупал в защите Татьяны слабое место, струну, которая просто не могла не зазвенеть. Но вместо чистого звука струны послышался иной — искристый, но, по-моему, совершенно нелепый при данных обстоятельствах, смех.

Смеялась Ландовска, но и Татьяна уже не смотрела на меня волком, ей было, конечно, не до смеха, но слезы на щеках высохли мгновенно, и взгляд стал скорее даже участливым. Будто ребенок сморозил глупость, даже не поняв, насколько это смешно.

Я переводил взгляд с одной женщины на другую и действительно ничего не понимал. Оставалось ждать, пока кто-нибудь из них не успокоится и не изволит объясниться. Первой пришла в себя Татьяна. Она поднялась и подошла к зеркалу, висевшему у входа в холл. На ходу бросила:

— Вы что, Каммерер, думаете, что Лучано действительно мог их предупредить?

— Но если он знал… — озадаченно начал я.

— Видите ли, Каммерер, — сказала Ландовска, — ничего Лучано не знал и знать не мог. А тот, кто знал, не мог сказать.

— Ванда, — с досадой сказал я, — может быть, хватит ходить вокруг да около? Можете вы сказать, в конце концов, что означают все эти недоговорки?