Читать книгу "Ракетная рапсодия - Семен Лопато"

— Это вообще как — нормально? То есть вы женщин ни туда, ни туда не пускаете. И что им тогда остается делать?

Раздумывая, Николай признающе покивал.

— М-да, здесь имеется некоторая бесхозность.

Невольно думая за этим разговором, чувствуя, что может укрыться в него, Сергей невидяще повернулся к девушке.

— Идиоты, которые цитируют английских писателей, могут делать это безнаказанно, они спекулируют на реальных трудностях, женщина может сбросить власть одного мужчины, но не мужского общества, тупость и страх перед конкуренцией неистребимы. Женщине трудно быть независимой, что бы она ни захотела, ей трудно сделать все по своей воле.

— И при этом чуть сунешься, начинаются эти разговоры: куда вы лезете, это не для вас, все лучшие ученые — мужчины, все лучшие писатели — мужчины, можно подумать, что-то может быть иначе, когда такая дискриминация.

— Дело не в дискриминации, дело в самом поле, на котором предлагается соревноваться, само поле мужское. Женщина живет в чуждом мире. С точки зрения нормальной женщины, процентов семьдесят того, чем занимаются мужчины, должно казаться абсурдом — война, политика, техника, финансы, спорт, в женском мире все б это было, но в каких-то своих, женских формах. Когда задают вопрос, в чем предназначение женщины, дурак отвечает: кухня, семья, дети, мужчина поделикатней говорит, что область реализации женщин та же, что у мужчин, но правильный ответ — женская политика, женская война, женские финансы, женская техника, то есть то, чего нет. Женщина играет на чужом поле ради целей, которые не ей придуманы, и по правилам, которые не ей установлены, ей трудно победить в игре, которая ей не нравится, а другой игры нет. Нужно изменить игру, постепенно это происходит, но нужны столетия, чтобы появилась игра, которая устроит и мужчин, и женщин, мужчины, которые это понимают и чувствуют, за женщин мы не можем это сделать.

— Что же тогда нужно делать?

— Ничего, ничто не может заменить того, что должно складываться годами.

— Как-то это не очень утешительно звучит.

Николай с удовольствием повернулся к девушке:

— В ближайшие столетия тебе рассчитывать не на что.

— В принципе все идет в том направлении, в котором нужно, это видно по мелочам, по отголоскам, двести лет назад во всех романсах было «о, мой друг прекрасный», аристократы к своим женам обращались «друг мой», они специально это делали, они хотели показать, что видят в женщине не служанку, а друга, потом парламенты, состоящие из мужчин, принимали законы об избирательном праве для женщин, обо всех видах равноправия, этот процесс не остановить, для построения женской цивилизации будут все условия.

Николай вновь с удовольствием кивнул.

— В общем, феминизм имеет шансы на успех, только если им займутся мужчины.

Девушка помотала головой.

— Вы прям так хорошо обо всем рассуждаете, я б тоже так хотела.

— Так же красиво рассуждать?

— Так же легко обо всем рассуждать, потому что вы действительно имеете на это право, потому что вам все дозволено, вы же в таком положении, что все только вокруг вас и вертится, вы даже, наверно, не понимаете, как это классно быть мужчиной, когда все к твоим услугам, когда, если ты чего-то хочешь, то просто пойди и возьми, никто тебе и слова не скажет, что ты не имеешь на это права, вам же только и остается, что радоваться и наслаждаться жизнью, я вообще не понимаю, как в вашем положении можно быть чем-то недовольным, что, разве не так?

Бегло обменявшись понимающим взглядом с Сергеем, Николай, с улыбкой отведя глаза, взглянул куда-то в сторону.

— Почти так, если не считать некоторых нюансов.

— Это каких? Что-нибудь там насчет ответственности? Или член может не встать?

— Ну, член, конечно, может и не встать, особенно у того, кто слишком много размышляет об ответственности, но дело не в этом.

— А в чем?

— Вопрос реализации. Женщинам, по крайней мере, не приходится выбирать, в чем она будет, — женский мир пока что не наступил, так что поневоле все остается в русле представлений дурака — кухня, семья, дети, у мужчин несколько иная ситуация, так что и диапазон оказывается несколько шире — либо все, либо ничто, так что приходится мириться с последствиями этого факта.

— Что ты имеешь в виду?

— Непредсказуемость правил игры. Для женщины они всегда умеренно скверны, для мужчин слишком резко все может меняться — от вполне дружественных до совершенно все обессмысливающих, мы слишком зависим от времени, в котором живем, зависим от политики, остается только высказывать сожаление по поводу этого факта тоже.

— И что, это прямо так страшно?

— Смотря на что ты рассчитывал. Это лотерея, в которой не каждый выигрывает, самое худшее, что может случиться, — это попасть не в свое время, бывает, оно начинается как твое, а потом все меняется, причем это происходит в одну секунду, в один день, под действием сил, которые ты не контролируешь, все, что ты ценил, к чему готовил себя, в один миг оказывается ненужным, а потом происходит то, что многократно бывает в истории. Люди просыпаются в другой стране. Кавалерийские офицеры, чье призвание водить эскадроны в атаку, идут наниматься биржевыми агентами и банковскими служащими, люди начинают проживать не свои, а чьи-то достаточно кривые жизни, всё, начиная с личного уровня до самого глобального, идет наперекосяк. Семена второсортности, прорастая и разрастаясь, покрывают все на манер некоего торжествующего дачно-сорнякового растения. И на этом, пожалуй, надо ставить точку.

— Ты так говоришь, как будто тебя самого это задело.

— И это утверждение не лишено оснований.

— То есть ты считаешь себя нереализовавшимся? Никогда не поверю, что ты можешь отрицать то время, которому ты всем обязан.

— Чем я ему обязан и чем не обязан — это большой вопрос. При советской власти я был математиком, можешь мне поверить, не самым плохим. Я сидел в закрытом НИИ и разрабатывал свои самонаводящиеся торпеды. Потом времена изменились, быть бедным стало неприлично, как неприлично когда-то было плохо учиться в школе, я вынужден был бросить математику и начать спекулировать, как все, сегодня у меня три квартиры в Москве, домик в Испании, счета в восемнадцати банках, к моим услугам все товары, все развлечения, практически все женщины. Я состоялся как потребитель. Но как личность я не состоялся. Я перестал быть математиком. Перемены обратились не к самой сильной и не к самой лучшей стороне моей натуры. И последствия этого я буду ощущать всю жизнь. И к сожалению, не только я, но и окружающие.

— То есть ты уже не поведешь свой эскадрон в атаку? И что, ты уверен, что об этом следует жалеть? Ты же сам рассказывал, какой был маразм. То, о чем ты говоришь, все равно бы рухнуло, потому что люди этого не хотели.

— Чего люди хотели, они сами толком не могли выразить, так что революции можно было ждать еще лет сто пятьдесят. Кроме того, далеко не для каждого трагедией является дефицит колбасы. Многим нужно совсем другое. У меня с советской властью были чисто стилистические разногласия, я любил тяжелый рок, а она нет, если б советская власть издала полное собрание Uriah Неер и Pink Floyd, я вступил бы в партию на следующий день. И миллионы бы вступили. Когда Горбачев начал свои реформы, у него получилось только потому, что его поддержали все пишущие и снимающие, они кинулись писать в газеты, они подняли общественное мнение, в результате все получилось так, как получилось. Для чего они это делали — их волновал закон стоимости? Да плевать они на него хотели. Они защищали свои интересы, они почувствовали, что при изменении порядка падут стилистические ограничения, что у них будет больше свободы самовыражения, ради свободы от стилистических ограничений они обрушили экономику. Если бы власть не ограничивала их стилистически, если б разрешала как угодно самовыражаться и в этот момент Горбачев вдруг возник со своими идеями, они б его не поддержали, они бы деликатно промолчали, глядя в окно, и Горбачева с его реформами тихо задавили бы на политбюро. Во всем этом нет ничего нового. Давно известно, что наиболее благоприятным для развития искусств строем является феодализм. Это ж неправда, что, получив свободу, они б его расшатывали. Да они б его защищали всеми способами, они б нашли такие художественные средства для его оправдания, что у людей бы рты пораскрывались, никто б и мысли не допустил о его порочности. Да, собственно, и убеждать бы особо никого не пришлось, коммунизм прекрасно подходит русскому народу. По крайней мере огромной его части. Вместо этого они обрушили его и рухнули сами. Обстановка развернулась в пользу того менталитета, который в России всегда был в меньшинстве, так что все выгоды получили не творцы-ваятели, не инженеры и ученые и даже не рабочие и крестьяне, а валютные спекулянты и фарцовщики, которые и во сне не чаяли получить такого подарка. Наступило время второсортных банкиров, это, конечно, может нравиться, может не нравиться, об эскадронах и атаках можно забыть, но на выражение народных чаяний это мало тянет.