Читать книгу "Умножающий печаль - Георгий Вайнер"

— Можно мне сказать слово? — вмешался я. — Кот не собирался убивать пса, он и не думал о нем! Он вообще не собирался никого убивать!

— А что он собирался сделать? — сипя, спросил Сашка. — Поздравить меня? Явить себя почтенной публике?

— Да, хотел явить себя. Он хотел показать себя Марине у тебя на дне рождения.

— Так, очень интересно…

— Саня, я уверен — у него вообще никакого оружия не было. На счастье, вот эта дубина здесь валялась…

— И что? Палкой убил Мракобеса? Медалиста-питбуля? Серега, ты что, пьяный?

— Нет, не пьяный. Кот убил его палкой, — сказал я упрямо. — Это ты не сможешь, и я не сумею… А Кот знает, что резкий, очень сильный удар в кончик носа убивает самого мощного пса. В Сибири и в Канаде охотники так волков бьют.

Я показал на охранников:

— Никто из них не попадет палкой в нос прыгнувшему питбулю. И у меня от страха кишка до земли провиснет. Но Кот — другой…

— Что ты несешь, Серега? — взъярился окончательно Сашка. — Собака повешена, ты не видишь — она висит на дереве!..

— Вижу. Я осмотрел ее — на ней нет колющих, режущих или огнестрельных ранений. Давайте спустим ее, на что хочешь спорю — у нее разбита вся носяра! А подвесил он ее уже потом — из хулиганского куража! От злости, что пес сорвал его аттракцион! Перепрыгнул с шестом обратно на двор к покойному Кантору — ему на эти три метра подпрыгнуть, как мне два пальца обоссать, и ушел спокойно…

На мгновение повисла злая, растерянная тишина, а потом Серебровский заорал.

— Все, все!.. Все вон отсюда! К черту! — вопил Сашка. — Безголовое бычье тупое!.. Идиоты! Животные! Какого пса погубили!..

Фейерверк в густой ночной синеве трещал, шипел, раскручивался в огненные спирали, вспухал золотистыми шарами, он жил над нами своей короткой яркопламенной жизнью.

Лена дожидалась меня у входа в дом с огромным букетом в руках.

— Это тебе! — протянула мне охапку лилий-стрелиций.

— От тебя?

— Ага! Как же! От меня ты можешь получать цветы только в рабочее время, — засмеялась Лена. — Это от хозяйки заведения Марины Сергеевны, почтенной госпожи Серебровской…

— Чего это вдруг? — Цветы еще были мокрые.

— Не знаю, вам виднее, офицер. Она уже совсем бусая, пьяная-складная.

Достала букет из вазы и велела почему-то передать тебе. Сказала, что во всей этой ораве с песьими мордами у тебя одного человеческое лицо.

— Спасибо за высокую оценку этого незамысловатого сооружения!

— Это не мне! Спасибо ей скажи. Только, умоляю, завтра! Сейчас хорошо бы податься в коечку. А-а? Солдатик? Бери цветы, иди домой…

Я обнял ее за плечи, повел к вахте:

— Поехали с орехами… Нам бы теперь только машину сообразить какую-нибудь! Наша в офисе осталась…

Она остановилась, достала из сумки ключи с брелоком.

— А что это? Хороша бы я была, личный секретарь, не подумавши, как пьяного босса домой на себе тащить…

Она защелкнула сумочку, но я успел рассмотреть в раскрытом кожаном зеве никелированный ствол небольшого пистолета.

— Слушай, я думал, что ты мне наврала ради красного словца.

— Это когда было, ненаглядный мой с человеческим лицом?

— При нашем знакомстве. Когда сказала, что носишь дамский браунинг…

— Смотри, запомнил! — усмехнулась Лена. — Тогда запомни еще — я тебе никогда ничего не вру. Есть множество вещей, которые я не хочу и не скажу тебе. Никогда! Но это совсем другая песня…

… Когда мы с Леной уже подошли к воротам, нам попался на пути Палей, мучительно пьяный, выключенный из реальности.

Он держал меня за руки, он прорывался ко мне через роскошный букет стрелиций и, дыша перекисшей выпивкой, сбивчиво и страстно говорил:

— И уйдя из земли своей… иудеи унесли священный Ковчег, в котором хранили орудия мудрости — тесло и гранило…

Гром небесный! В башке полыхнуло наконец мучившее меня так долго воспоминание — тесло, тесло, тесло!

Тесло!

Фамилия, похожая на сорт яблок!

Давно. Давно… Три года? Четыре?

Пьяный веселый Кот за рулем обнимает женщину с портрета-фоторобота.

Мы, умирая от усталости, посреди ночи едем в гости. Или из гостей?

В Теплый Стан.

— Становище для утепления отморозков! — кричит Кот и ласково трясет ее. — Яблочко мое, Теслимовка, не спи, не спи, замерзнешь в сугробе.

Теслимовка!

Александр Серебровский: бездна

Ночная тьма, окутывая землю, снимает с глаз завесу света. И предстает пред нами звездный небосвод.

Бархатно-черный с серебряной искрой колпак укрывает мир, пока я бегу по разноцветным досочкам волшебного моста-радуги, подаренного мне давным-давно Паном. Из света в тьму.

… Я, царь Фригии Мидас Великолепный, вернулся к своему народу. И дал людям достаток, смысл в их трудах, надежду в буднях, веселье в праздники.

Я выполнил наказ Пана. Золото Пактола принесло им знание, ощущение силы, уважение к себе.

Но сердце мое отворотилось от народа моего. Я не верил им и не любил их, бросивших меня на расправу богам. А они боялись меня. Ибо знали — себе не прощаю и их не пощажу. Они помнят — не пожалел я самых любимых.

Сгинул Пан, покинул меня мой мудрый и добрый друг. Кто-то видел его далеко отсюда, в долинах Анатолии, но ко мне он больше не приходит никогда.

Не с кем слова сказать, не с кем поделиться заботами, не с кем учинить пир души и утишить скорбь сердца. Одни лишь псы мои верные сидят вокруг меня, грустно смотрят умными глазами, понимают, сочувствуют, молчат.

Над царями — только боги.

Под царями — бездна.

Дака, любимая моя, предала.

Пан, мой друг, ославил на весь мир. Может быть, он этого не хотел.

… Нежная и прекрасная Дака — единственное утешение мое, хранительница моей постыдной тайны, одна на всей земле допущенная — вершила церемонию царского туалета. Быстрыми, ловкими руками она снимала необычный для царской головы убор — связанный из каппадокийской шерсти длинный белоснежный колпак, оставлявший открытым только лицо.

Из-под волос безобразными кожаными рогами торчали мои уши — страшные, мускулистые, в белых рубцах и буграх хрящей, длиной в локоть, как у пожилого мула.

Царь с ослиными ушами.

Царь Мидас, вид которого вызывает сначала испуг, а потом смех. Злорадный смех — утешение для завистливых и ничтожных людей.

А Дака мыла мне голову розовой водой, расчесывала драгоценным гребнем волосы, умащивала ласково мои жуткие уши мазями и благовониями, щебетала весело и звонко: