Читать книгу "Сокровища Рейха - Томас Гиффорд"

Я вспомнил, как мы встретились с ней в заснеженном парке, как шли и говорили о фильме, о пассажирах на корабле, плывущем в небытие. Без конца перебирал в памяти другие наши встречи… как я целовал ее в губы там, в санях, как она появилась у меня в ту же самую ночь… Увижу ли я когда-нибудь ее снова?

– У тебя было трудное время, Джон, – заметил Бреннер. Он помешал кочергой в камине, с трудом нагнулся и подложил пару поленьев, пошевелил угли, пока не загорелась кора.

– Я думаю о Ли, – сказал я. Перед моим взором стоял квадрат окна, в котором вспыхнул свет, в то время когда наша машина сворачивала на улицу. Я знал, во что мне хотелось верить.

– С ней ничего не случится, – заверил он. – Обещаю тебе. О ней позаботятся. Ведь она из семьи Куперов.

– Они и в Глазго покушались на меня…

Он кивнул:

– Знаю, знаю. Еще один глупый, необдуманный шаг, опять же вызванный паническим состоянием Бренделя. К тому времени он уже знал, что ты побывал в Буэнос-Айресе, знал, что ты видел эту фотографию и беседовал с Котманом и Сент-Джоном. Котман – человек педантичный, осторожный, он был в ужасе, однако не захотел превышать своих полномочий, которые, естественно, не распространялись так далеко, чтобы позволить убить единственного оставшегося в живых сына Эдварда Купера. Сент-Джон же – тип, безусловно, абсолютно аморальный – находил все это довольно забавным: что ни говори, он занимал нейтральную позицию, не связывал себя никакими обязательствами, но, отлично зная, что за нацистским движением стоит правительство Соединенных Штатов, не хотел дразнить Вашингтон… И на этот раз Брендель решил действовать по-своему, – произнес Бреннер с оттенком недовольства в голосе. – Он вновь спустил с цепи своих псов, как только узнал, что ты в Глазго и следуешь по стопам Сирила, хотя и в обратном направлении, что со временем все равно привело бы тебя в Мюнхен. Впрочем, он не думал об этом и ни с кем не советовался. Он просто хотел устранить тебя, прежде чем ты успеешь разыскать свою сестренку живой, невредимой и относительно здоровой. – Артур вздохнул тяжело, со свистом; эта длительная беседа отняла у него много сил, но он держался спокойно, уверенно и с достоинством. – Как мне потом сообщили, акция, на которую Брендель дал санкцию, бездарно провалилась. На твое счастье, слава богу. И Брендель не счел нужным проконсультироваться с главой организации, хотя знал, что такое решение, как ликвидация сына Эдварда Купера, должно быть согласовано и утверждено на высшем уровне. Он понимал, что ему этого не позволят, а потому и не обратился к главе. Правда, он знал, что не мог связаться с этим человеком наверху, в тот момент это было невозможно… и герр Брендель решил действовать самостоятельно.

– Но почему, – спросил я, – почему он не мог запросить человека наверху? Почему это было невозможно?

Артур долго смотрел на меня, как бы раздумывая, стоит ли мне это говорить, и наконец ответил:

– У меня был инфаркт, Джон. Я лежал без сознания.

К ужину я даже не притронулся, зато осушил два бокала вина. Ночь стояла темная, пламя свечей отражалось на серебряных приборах на большом столе, покрытом старинной кружевной скатертью. Я сидел на стуле, прислушивался к шуму дождя, смотрел, как он хлещет по мощенному булыжником внутреннему дворику, сечет по белой кованой мебели, потом уставился на огонь в камине. Я испытывал смертельную усталость, потерял всякую волю, решимость и надежду. У меня не было будущего. Меня цепкой хваткой держало прошлое.

Артур прикурил сигару от канделябра и проглотил рюмку хереса. Перед ним стоял графин из граненого хрусталя. В мигающем свете свечей Артур выглядел старше, щеки его ввалились, глаза глубоко запали, но голос оставался сильным, ум – гибким.

– Я – Барбаросса, Джон. И всегда был им – с того самого момента, когда стало ясно, что Гитлер проиграет войну. Они обратились ко мне. Тогда я работал в правительственном аппарате, в госдепартаменте, где меня ценили и уважали. Считали «надежным», как говорили мои коллеги с Юга. Я был абсолютно нормальным, спокойным, уравновешенным человеком, судил обо всем здраво и, по общему признанию, отличался предприимчивостью. Совет организации довел до моего сведения свое общее мнение о том, что я как раз такой человек, какой им нужен. В тот день я сидел в Вашингтоне у себя в кабинете. Им я сказал, что дам окончательный ответ к вечеру. Я понимал, на какой иду риск и что ставлю на карту. Была весна. Я покинул кабинет и долго бродил под цветущими вишнями, обдумывая, что все это может для меня значить, какие долгосрочные обязательства я на себя беру. Выбор был не из легких, но и не дьявольски трудный. Скорее все сводилось к моей способности правильно разобраться в возможных последствиях. Вечером, помню, я сидел в своем прелестном особняке в Джорджтауне, в библиотеке с обитой кожей мебелью, пил коньяк, курил сигары. Решение было принято. Узнав о моем согласии, они пожелали мне успехов, а потом мы присоединились к дамам, чтобы составить партию в бридж. – Он задумчиво улыбнулся. – С тех пор прошло тридцать лет, и, естественно, движение приобрело совершенно иной характер. Мы не вмешивались в ход войны, ибо знали, что она нужным образом подготовит мир. Нацисты потерпели поражение и потеряли всякую надежду на господство в Европе и Азии. Им суждено было с позором исчезнуть с лица Земли… – Он поднял голову и поглядел мне в глаза сквозь пелену дыма и пламя свечей. – Но умерло только название, Джон. Только название.

Однако вернемся к началу нашей беседы… Таким образом, пока я лежал с инфарктом, герр Брендель предпринял несколько попыток отделаться от тебя. Как отвечать передо мной, да и придется ли вообще отвечать, – об этом он не беспокоился. Возможно, он считал, что моя жизнь уже висит на волоске. Одним словом, он совсем потерял голову, опасаясь, что существование нашего движения будет раскрыто. В его глазах ты представлял для него явную и притом ужасную угрозу. Тебя необходимо было остановить, неважно, последний ты из Куперов или нет. А я больше не мог тебя защитить.

Слушая Артура, я вспоминал глаза Бренделя, похожие на две плоские гальки, и серьезное лицо, на котором лишь изредка появлялась улыбка.

– Они потеряли тебя из виду, когда вы с Питерсоном уехали на остров Кэт. Мало кому из нас было известно об Айворе Стейнзе. Кстати, Брендель и Котман понятия о нем не имели. Лично я знал о сумасшедшем полковнике. Время от времени мы даже использовали его: бросим ему приманку и ждем, наблюдаем. Он и его помощник Даусон сразу шли на запах. Герхард Рошлер в течение многих лет выполнял некоторые его поручения и завоевал доверие. Но, повторяю, таких, кто знал о нем, было немного, и одним из них был твой отец, Джон.

Стейнз никогда не мешал нам, напротив, он даже помогал, сам того не сознавая, конечно. Помогал избавить наше движение от людей, с которыми мы не хотели иметь дело. Бренделя он все это время обходил. Как бы там ни было, на Бренделе не было запекшейся крови жертв, он не принадлежал к тому типу нацистов, которые представляли интерес для Стейнза. «Неонацисты» – так называл сумасшедший полковник Бренделя и его окружение. Они его не волновали. Это ты заставил его заинтересоваться им, ты и Питерсон, вот он и обратился к Рошлеру, и тот убил его.