Читать книгу "Ломоносов. Всероссийский человек - Валерий Игоревич Шубинский"

свой философский и физический курс. Порывался поучить кого-нибудь “российскому штилю” Тредиаковский, но к тому времени Василий Кириллович так всех против себя настроил, что его не подпустили к студентам, а немногим позже, в 1758 году, спровадили в отставку. В 1755 году умер Крашенинников; так называемый университет остался без “командира” и почти вовсе зачах.

Получив два года спустя под свое начало академические школы, Ломоносов, прежде всего, обратил внимание на содержание и быт учеников. Он обнаружил, что гимназисты и студенты “1) без распорядка в классах и лекциях профессорских не были обучаемы надлежащим образом, 2) живучи далече от Академии, не приходили в надлежащие часы к учению, а иногда и по нескольку недель отгуливали, жалованье получали многие весьма малое, и тем еще поделясь с бедными своими родительми, претепевали скудость в пище и ходили по большей части в рубищах, а оттого и досталь теряли охоту к учению”.

Ломоносов распорядился поселить всех студентов и гимназистов в общежитии на подворье Троице-Сергиевой лавры. Но и там поначалу не было подходящих условий. Так, 8 сентября 1757 года Ломоносов “ездил в дом Свято-Троицко-Сергиевской лавры для осмотру академических студентов, в каком оные распоряжении находятся, и усмотрел, что те покои, в коих студенты жительство имеют, в крайней нечистоте, да и студенты содержат себя в непорядке, а понеже они в смотрение поручены господину адъюнкту и гимназии инспектору Модераху, чего для ему в том доме отведены покои, и тако происходит оное от недосмотрения его, того ради приказали к нему, Модераху, послать ордер, в котором написать дабы студенческие покои были в чистоте и оные студенты содержали себя порядочно и в том иметь ему крепкое смотрение…”.

Модерах-то в данном случае был, видимо, не вполне виноват: просто здание, отведенное под гимназию, находилось, как ныне пишут в официальных бумагах, в аварийном состоянии. Котельников, назначенный на место Модераха по настоянию Ломоносова, жаловался, что “дом беспрестанно приходил в большое разрушение и живущие в нем претерпевали зимой от холода нужду. ‹…› Учители в зимнее время дают в классах лекции, одевшись в шубу, разминаясь вдоль и поперек по классу, и ученики, не снабженные теплым платьем и не имея свободы встать со своих мест, дрогнут, от чего делается по всему телу обструкция и потом рождаются короста и скорбут”. К тому же Троицкое подворье было слишком далеко от академии (на 15-й линии Васильевского острова). Хлопоты Ломоносова о переселении гимназии в Строгановский дом увенчались успехом лишь несколькими годами позже.

Ломоносовская забота о быте гимназистов и студентов принимала порою формы трогательные и почти забавные. Среди своих бесчисленных дел он находил время, чтобы составить меню для студенческой кухни – а то, мол, молодые люди устали от однообразной пищи. В Великий пост 1761 года студентов по его распоряжению кормили осетриной, белужиной, треской сухою, лососиной, кашей гречневой, просовой, овсяной, пирогами с капустой и груздями, студнем, овсяным киселем, свежей редькой, щами с соленой рыбою, ухой свежей, ухой “с клиотскими” и так далее. Совсем неплохо…

Преобразовав гимназию по своему плану, Ломоносов назначил преподавать в ней Григория Козицкого и Николая Мотониса, выпускников Киево-Могилянской академии, многие годы учившихся за границей[129]. К преподаванию в младших классах были привлечены старые однокашники Ломоносова – Голубцов и Шишкарев. (Учитель начальной школы – вот и все, что вышло из блестящего юноши, чьи латинские стихи когда-то впечатлили Байера.)

Уже к 1759 году многие гимназисты готовы были к “произведению в студенты”, а один (Иван Лепёхин, будущий академик) послан “за море”. Поскольку Эпинус и Бургаве читать лекции отказались, преподавательский штат составили Браун (философия, “включая экспериментальную и теоретическую физику”), Фишер (толкование латинских авторов), Котельников (математика) и Козицкий (красноречие, латынь и греческий язык). Позднее к ним присоединился Румовский. Кроме того, ботаник Гебенштрейт проводил занятия в Ботаническом саду. Этого было явно недостаточно, даже в сравнении с тем, что было при Миллере и Крашенинникове. Но Крашенинникова давно не было в живых, не было и Рихмана; Тредиаковского и Штрубе де Пирмонта[130] отправили в отставку. Академическая старая гвардия уходила, а те, кто приходил на смену, все больше думали о своих частных интересах. Тем более что академическое жалованье уже не обеспечивало безбедной жизни; надо было искать приработок.

Как раз это Ломоносов понимал. Он стремился создать в Петербурге, как и в Москве, университет, который мог бы без перемены своего регламента и статуса работать и в будущие дни, когда студентов станет больше. Разработанный им план включает три факультета (те же, что в Москве). Академикам за преподавание на этих факультетах он собирался вытребовать 200 рублей прибавки к жалованью, сторонним профессорам – 660-рублевый годовой оклад.

Количество студентов Ломоносов думал довести до тридцати (в 1761 году их было семнадцать), гимназистов – до шестидесяти. Как ни странно, даже это казалось некоторым из его коллег чрезмерным. Фишер, к примеру, не мог понять, куда Россия денет такое количество образованных людей (тут сказывался его многолетний опыт – образованными людьми в России в самом деле распоряжались не самым разумным образом). Но он хотя бы не отказывался от чтения лекций, в отличие от своих более молодых коллег!

Однако главным, что заботило Ломоносова, было обретение университетом официального, признанного международного статуса – а для этого важно было провести церемонию его “инавгурации”. Подготовке этой церемонии, детальной разработке ее сценария в 1759–1761-е годы Ломоносов посвящает многие часы. Сначала – публичный экзамен гимназистов старшего класса, потом – “экзамен в градусы” (то есть присвоение званий магистра и доктора) и наконец – “чтение привилегий”.

Составленный им проект этих “привилегий” (по сути – университетского устава) летом 1761 года он многократно возил в Петергоф: документ, чтобы получить законный статус, должен быть подписан государыней. Главное, чего Ломоносов добивался, – “чтобы университет имел власть производить в градусы” (докторскую и магистерскую степени) и “чтобы по генеральной табели назначить почетные ранги и на дворянство дипломы”. Попытался он все же провести свою любимую идею “освобождения от полицейской должности”: “Студентов не водить в полицию, но прямо в Академию”. Наконец, был и такой необычный (но очень характерный) пункт: запретить священникам “ругать науки” в проповедях.

Никто особо не возражал, а дело не двигалось. Елизавета умирала, война с Пруссией продолжалась – в общем, совсем, совсем не до университета было в те дни, и даже Шувалов ничем не мог помочь, хотя Ломоносов наседал на него уже без всяких церемоний: “Ежели вам любезно распространение наук в России, ежели мое к вам усердие не исчезло в памяти, постарайтесь о скором исполнении моих справедливых для пользы отечества прошений”.

Но было поздно… Ломоносов ссорился с Таубертом, настаивая на том, чтобы бывший студент Протасов не задерживался в Голландии для получения докторской степени, а ехал в Петербург, чтобы получить докторский “градус” нового университета при “инавгурации”. Тауберт, должно быть, только пожимал плечами. Он-то понимал: никакой “инавгурации”, скорее всего, не будет, и никто не признает докторскую мантию, данную несуществующим университетом. “Справедливые для пользы отечества прошения” предусматривали и повышение статуса самого Ломоносова, который уже мечтал о звании вице-президента академии и о чине статского советника. Ради этой цели он не стеснялся лишний раз похвалиться своими заслугами, пожаловаться, что иностранцы “перевес имеют” в канцелярии, пообещать, что милость царицы “ободрит его на окончание в один год «Петриады»” и так далее. Может быть, как предполагает Е. В. Анисимов, ломоносовские напор и властность начали пугать “патронов”, и те не торопились содействовать его ходатайствам. Но Шувалов умел, когда хотел, просто говорить “нет” просителям – в том числе и друзьям. Скорее всего, в тогдашней обстановке просто было не до Ломоносова и его амбиций.

Все же за годы ломоносовского начальствования 24 гимназиста были произведены в студенты (в том числе старший сын Рихмана Вильгельм). 2 июня 1764 года Михайло Васильевич, уже смертельно больной, ходатайствовал об отправке за границу семи студентов – Легкого, Шпынева, Горина, Юдина, Иноходцева, Щукина, Кузнецова… Отправили двоих, уже после смерти Михайлы Васильевича. Один из них, Иноходцев, вышел позже в профессора.

Вскоре по кончине Ломоносова Петербургский университет окончательно перестал существовать и был даже не возрожден, а создан заново в 1819 году на основе Педагогического института.

10

Удивления достойно, что именно в те дни, когда уже было яснее ясного, что времена меняются, что дни “дщери Петровой” сочтены, – Ломоносов решает выступить в роли политического прожектера. 1 ноября 1761 года он подал Ивану Шувалову длинный текст, начинающийся так: “Разбирая свои сочинения,