Читать книгу "Красношейка - Ю Несбе"

— Замечательно. Когда?

— Прямо сейчас. Возьми с собой чемодан, чтобы можно было послать их прямо отсюда. И еще: мне нужен табельный пистолет.

Харри дал ему адрес. Потом взял с пола пачку листов, сел в накрытое, будто саваном, кресло и начал читать.

Эпизод 95 Окрестности Ленинграда, 12 декабря 1942 года

Огни вспыхивают в сером ночном небе, и оно похоже на грязную парусину палатки, растянутую над этой бесчувственной голой землей. Может, русские начали наступление или просто делают вид, что начали его, — сейчас это нельзя знать наверняка. Даниель снова показал себя великолепным стрелком. Если бы он уже не был легендой, он обессмертил бы свое имя сегодня. Он увидел и застрелил русского с полукилометра. Потом он в одиночку отправился на ничейную полосу и по-христиански похоронил убитого. Никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь делал что-нибудь подобное. После чего он забрал в качестве трофея шапку русского солдата. Потом он, как обычно, был в ударе, пел песни и всех радовал (кроме, наверное, некоторых завистников). Я очень горжусь, что у меня есть такой замечательный и храбрый друг. Хотя порой кажется, что войне никогда не настанет конец и наших погибло уже очень много, такие люди, как Даниель Гюдесон, вселяют в нас надежду, что мы все-таки остановим большевиков и вернемся домой, в свободную Норвегию.

Харри посмотрел на часы и перевернул страницу.

Эпизод 96 Окрестности Ленинграда, ночь на 1 января 1943 года

Когда я увидел испуганные глаза Синдре Фёуке, мне пришлось его немного успокоить, чтобы усыпить его бдительность. На пулеметной позиции были только мы двое, остальные вернулись в койки. Тело Даниеля лежало на ящиках с боеприпасами и коченело. Я соскребал кровь Даниеля с патронной ленты. Светила луна, шел снег — чудесная ночь. И я думал, что сейчас собираю вместе разбросанные кусочки Даниеля, чтобы он ожил, встал и повел нас за собой. Синдре Фёуке этого не понимал — беспринципный приспособленец и предатель, он вставал на сторону тех, кто, по его мнению, побеждал. И в день, когда в самом деле пришлось туго нам всем, мне, Даниелю, он решил предать и нас. Я проворно зашел ему за спину, легко схватил его за лоб и достал штык. Чтобы сделать глубокий и аккуратный порез, нужно действовать быстро. Я перерезал ему глотку и сразу отпустил его — дело было сделано. Он медленно обернулся и посмотрел на меня своими поросячьими глазками. Казалось, он силился закричать, но горло у него было перерезано, и из зияющей раны вышло только глухое шипение. И кровь. Обеими руками он схватился за горло, будто пытаясь удержать в себе жизнь, но тут кровь тонкими струйками потекла сквозь его пальцы. Я бросился на землю и откатился в сугроб, чтобы кровь не попала мне на одежду. Если «дезертирство» Синдре Фёуке станут расследовать и найдут на моей форме свежую кровь, получится скверно.

Когда он перестал дергаться, я перевернул его на спину и оттащил к ящикам, на которых лежал Даниель. По счастью, у них похожее телосложение. Я вытащил у Фёуке документы. Они всегда при нас, днем и ночью, потому что если нас остановят и у нас не окажется бумаг, в которых сказано, кто мы и что мы (пехота, направление «Север», дата, печать и так далее), нас могут расстрелять на месте как дезертиров. Я свернул документы Синдре трубочкой и засунул их в походную фляжку у меня на поясе. Потом стянул с головы Даниеля мешок и обмотал вокруг головы Синдре. Затем взвалил Даниеля на спину и вынес на ничейную полосу. Там я похоронил его в снегу, как Даниель похоронил Урию, русского. На память о Даниеле я сохранил русскую шапку. Спел псалом «Велик Господь». И «Посмотри на костер».

Эпизод 97 Окрестности Ленинграда, 3 января 1943 года

Мягкая зима. Все шло по плану. 1 января, в первое утро нового года, пришли ребята из похоронной команды, взяли труп с ящиков, думая, что это Даниель Гюдесон, и на санях увезли на участок «Север». Когда я об этом вспоминаю, мне по-прежнему хочется смеяться. Снимали с его головы мешок, прежде чем кинуть труп в могилу, или нет-меня нисколько не беспокоило — они ведь не знали ни Даниеля, ни Синдре Фёуке.

Беспокоило меня только то, что Эдвард Мускен заподозрил, что Фёуке не дезертировал, что его убил я. Но что он может сделать? Тело Синдре Фёуке уже сгорело (а его душа пусть горит вечно) и лежит среди сотен таких же неузнаваемых останков.

Но этой ночью, стоя в дозоре, я решился на самое отчаянное предприятие. В конце концов я понял, что Даниелю нельзя лежать там в снегу. Если зима будет теплой, труп в любой момент может вылезти из-под снега, и тогда я буду раскрыт. А как я ночью представил себе, что с телом Даниеля сделают лиса и хорек весной, когда снег оттает, то тут же решил выкопать труп и оттащить его в братскую могилу — все равно земля там освящена капелланом.

Конечно, я больше боялся наших караульных, чем русских, но, по счастью, у пулемета дежурил Халлгрим Дале — тупой приятель Фёуке. К тому же и небо было облачным, и — что намного важнее — я ощущал, что Даниель со мной, да, что он — во мне. И когда я наконец затащил труп на ящики с боеприпасами и начал повязывать ему на голову мешок, Даниель улыбнулся. Я знаю, что недосып и голод часто играют с мозгами злую шутку, но я сам видел, как его застывшее мертвое лицо преобразилось прямо на глазах. Странно, но я не испугался, а, напротив, обрадовался и почувствовал себя увереннее. Потом я прокрался в укрытие и заснул, как дитя.

Не прошло и часа, как Эдвард Мускен разбудил меня. Случилось то, что я и думал, и я постарался изобразить искреннее удивление, услышав, что труп Даниеля появился снова. Но Мускена я не убедил. Он был уверен, что там лежит Фёуке, что я убил его и положил на ящики, надеясь, что ребята из похоронной команды решат, что в первый раз забыли его забрать, и вернутся за телом. Когда Дале снял мешок и Мускен увидел лицо Даниеля, они с Дале только рты разинули. А я изо всех сил удерживался от смеха, чтобы не выдать нас. Даниеля и меня.

Эпизод 98 Лазарет на участке «Север», окрестности Ленинграда, 17 января 1944 года

Граната, сброшенная с русского самолета, ударила Дале по шлему и упала на лед. Она лежала на льду и крутилась, а мы пытались отползти подальше. Я лежал ближе всех и был уверен, что мы погибнем все втроем: я, Мускен и Дале. Чудно, но моей последней мыслью было то, что по иронии судьбы я только что спас Эдварда Мускена, которого чуть не застрелил Халлгрим Дале. Бедняга, я, видно, продлил его жизнь на каких-то две минуты. Но, по счастью, гранаты у русских дрянные, и мы выжили все трое. Правда, мне повредило ногу, да еще один осколок пробил мне шлем и врезался в лоб.

По странному совпадению меня привезли в палату к Сигне Алсакер, невесте Даниеля. Сначала она меня не узнала, но вечером подошла и заговорила со мной по-норвежски. Она очень красивая, и я чувствую, что хочу, чтобы она стала моей невестой.

В этой же палате лежит и Улаф Линдви. На вешалке рядом с кроватью висит его белый мундир — я не знаю зачем, может, для того, чтобы, как только ему залечат раны, он смог сразу же идти исполнять свой долг. Сейчас как раз нужны люди его закалки — я слышу, что артиллерия русских подходит все ближе. Как-то ночью мне показалось, его мучил кошмар, потому что он закричал, и в палату вошла сестра Сигне. Она сделала ему какой-то укол, наверное, морфий. Когда он снова заснул, я видел, как она погладила его по волосам. Она была так красива, что мне захотелось подозвать ее к своей кровати и рассказать ей, кто я такой, но я не хотел ее пугать.