Читать книгу "Дорога перемен - Джоди Пиколт"

Ребекка сопротивляется: она цепляется за Хадли, а он пытается оттолкнуть ее от себя. Глядя на них, я начинаю им верить. Мне кажется, что сейчас я на их стороне. Несмотря на Оливера, несмотря на Джейн. Хадли в последний раз смотрит на меня и просит дать ему всего пять минут. Пять паршивых минут.

Поскольку я смотрю на солнце, чтобы их не смущать, то не знаю, что происходит дальше. Хадли с Ребеккой внезапно отрываются друг от друга. Пытаясь оттолкнуть ее ко мне, он падает. К несчастью, я вижу происходящее через слепящие оранжевые блики. А потом в моих объятиях оказывается горячая от пота Ребекка, которая бросается к утесу, когда с него срывается Хадли.

Многое из случившегося в тот день навсегда врежется мне в память, но ярче всего я помню Ребекку. В одну секунду взгляд ее проясняется, и она начинает кричать. Однако это не крик — так воют животные. Я узнаю этот вопль смерти и ничуть не удивляюсь, что он исходит от Ребекки, а не от Хадли. Я навсегда запомню этот вой, запомню, как Ребекка смотрит в пропасть, когда ни один из нас на это не решается. Она разрывает на себе рубашку и начинает царапать ногтями грудь. Мы все трое — трое мужчин! — стоим истуканами и ничего не предпринимаем. Мы не знаем, что делать. Мы потеряли дар речи. Ребекка терзает себя, оставляя глубокие следы на ногах и руках. Мы смотрим, как кровь из нанесенных ею ран капает на землю.

67

Джейн

Ее привозят ко мне всю перебинтованную. Ее глаза открыты, но она смотрит в пустоту. Даже когда я склоняюсь над ней, она меня не видит. Иногда она что-то говорит об огне и молнии. На вторую ночь она проснулась, страшно закричала и выбралась из кровати. Обошла комнату, натыкаясь на предметы, которых раньше не было, касаясь их рукой и взвизгивая, как от ожогов. Потом она села на пол и сжалась в комочек, уткнувшись головой в колени. Когда она подняла голову, она плакала. Она звала меня.

Сэм с Оливером по очереди заглядывают в комнату. Оба уже устали уговаривать меня оставить ее одну. Как я могу? А что, если она придет в себя, а меня не будет рядом?

Входит Сэм, садится и массирует мне плечи. Мы почти не разговариваем; он просто сидит рядом — и этого достаточно.

Потом приходит Оливер, садится с другой стороны кровати и держит Ребекку за другую руку. Как будто она замыкает цепь — когда мы сидим вот так, мы можем разговаривать. Я рассказываю ему о своих чувствах к Сэму, и говорить правду не слишком больно. Я рассказываю ему, каково это — испытывать подобное чувство. Я не оправдываюсь, слишком поздно для оправданий. И к чести Оливера следует сказать, что он меня ни в чем не упрекает.

Он выслушивает все, что я должна сказать, и находит для меня слова утешения. Он стал специалистом в этом. Он напоминает мне о неудачах, которые случались с нами, когда мы еще только встречались: как мы искали потерянный багаж, как ночевали в дешевых номерах… Он убеждает меня, что вместе мы все переживем.

Оливер находится в комнате, когда Ребекка приходит в себя. Я изучаю ручную роспись на карнизе, задаваясь вопросом, какая у Сэма мать, когда в моей руке шевельнулись ее пальцы. Оливер смотрит на меня, он тоже это почувствовал. Ребекка открывает покрасневшие, опухшие глаза и надрывно кашляет.

— Что с ней? — спрашивает Оливер. Я прикладываю полотенце ко лбу Ребекки, чтобы хоть что-то сделать. Оливер прижимает салфетку к ее подбородку, вытирая мокроту.

Наконец, слава богу, Ребекка прекращает кашлять. Она вздыхает, хотя на самом деле это больше похоже на то, что из нее выпускают воздух. Оливер нежно гладит ее по руке.

— Малышка моя, — улыбается он дочери. — Мы поедем домой. Мы скоро уедем отсюда.

Я молчу. Мне наплевать на его слова. Я все сделаю, лишь бы Ребекка выздоровела.

Ребекка делает попытку встать, и я быстро подпихиваю подушку ей под спину, чтобы она не упала.

— Признайтесь, — просит она, — Хадли разбился?

По-моему, Оливер так и не смирился с тем, что Ребекка влюбилась. Я бы тоже не поверила, но все происходило у меня на глазах. Оливер смотрит на меня, встает и выходит из комнаты.

Не понимаю, почему она спросила. Разве она не знает? Или просто ищет еще одного свидетеля?

— Да, — отвечаю я, и лицо дочери темнеет.

Я боюсь, что снова ее потеряю. Если человек принял решение умереть, ничто его не остановит. Я начинаю плакать и извиняться перед ней. Прости за то, что считала тебя слишком юной. Прости за то, что отослала Хадли. Прости за то, что все так получилось.

Я зарываюсь лицом в край одеяла, которым укрыта дочка, и думаю: я не этого хотела. Я надеялась, что буду сильной, что буду рядом, чтобы помочь ей вновь подняться.

Ребекка прижимает руку к моей щеке.

— Расскажи мне все, что знаешь, — просит она.

И я рассказываю ей о гибели Хадли. Говорю, что он не чувствовал боли. «В отличие от тебя», — думаю я. Я не говорю ей, что, сложись обстоятельства чуть иначе, Хадли остался бы жив. Егерь сказал, что обрыв всего тридцать метров — не слишком глубокий, чтобы стопроцентно разбиться насмерть. Хадли погиб из-за того, что ударился о камни и сломал позвоночник. Я не говорю Ребекке, что всего в нескольких сантиметрах от этого места находится спасительный водопад. Я говорю, что похороны завтра: так долго не могли вытащить тело из узкой расщелины. Я говорю ей, что прошло уже три дня.

— И что я делала эти три дня?

Она подхватила воспаление легких и все три дня проспала.

— Ты сбежала, помчалась за Хадли, и тут приехал твой отец. Он настоял на том, чтобы поехать с Сэмом тебя искать. Он не хотел, чтобы Сэм оставался здесь, со мной.

Я говорю, что ей нужно отдохнуть, и уговариваю ее прилечь. Она отбивается от меня, хочет посидеть.

— А что он имел в виду, когда говорил: «Мы поедем домой»?

— Назад в Калифорнию. А ты что подумала?

Она несколько раз моргает, как будто пытаясь что-то припомнить или постараться забыть, — возможно, и то и другое.

— А здесь мы что делаем?

Она застает меня врасплох, и я не успеваю остановить ее вовремя — она стягивает с груди одеяло. Когда видит израненную грудь, руки и ноги — охает. Ее дрожащие руки что-то ищут. И находят меня.

— Когда Хадли упал, ты попыталась спуститься за ним. Сэм оттащил тебя от края, и ты принялась царапать себя. Ты не прекращала раздирать себя, сколько бы успокоительных тебе ни кололи. Тебя было не остановить. — Я собираюсь с духом и прерывающимся голосом добавляю: — Ты твердила, что хочешь вырвать свое сердце.

Ребекка отворачивается к окну. На улице уже темно, и единственное, что она видит, — это отражение собственной боли.

— Не понимаю зачем, — шепчет она. — Вы и так его у меня вырвали.

Раньше, до того как все это случилось, я думала, что дети любят родителей просто потому, что они их родители. Я верила, что Ребекка будет естественным образом привязана ко мне, потому что я произвела ее на этот свет. Я не связала это со своим собственным опытом. Когда я не смогла полюбить отца, то решила, что со мной что-то не так. Но когда они внесли в дом Ребекку на носилках «скорой помощи», я по-другому взглянула на вещи. Если хочешь полюбить родителей, ты должен понять, сколько сил и здоровья они в тебя вложили. А если ты родитель и хочешь, чтобы тебя любили, — должен заслужить эту любовь.