Читать книгу "Рыцарь и ведьма - Олег Нестеренко"

– Что ты имеешь в виду?

– Даник, послушай меня. Мне жаль, если лаврелионский эксперимент вызвал чуму. И я полностью с тобой согласен: усугубления ситуации допустить нельзя. Но пойми вот что. Сейчас очень легко впасть в опасную крайность – объявить себя кругом виноватыми, разбить машину Теркантура и пойти сдаваться. То-то будет номер. Покаянная процессия выходит из Сильва Альвана. Сдадимся – и поставим крест на нашей мечте. Мечте о мире, где человеку не угрожает магия. Да, сейчас нас постигла неудача. Но что такое неудача?

– Похоже, ты сам хочешь ответить.

– Неудача – это возможность сделать все правильно в следующий раз. Эксперимент продолжается. Мы разберемся, что пошло не так, и новая попытка увенчается успехом.

Ален подносит к губам погасшую сигарету, хмурится и убирает остывший окурок обратно в пачку.

– Что такое?

– Нет, ничего. Даник, я тебя неплохо знаю. Да и ты меня. Говори. Не веришь, что у нас получится?

– Верю. Верю, Ален. Только… Вы не допускаете?… Ты или Целлос… Если вслед за ведьмами непременно должны умереть люди… Одно влечет другое. А вдруг конечная цель вашего голема – это мы? Вдруг он от нас очищает землю? Вы же хотели, чтобы он был идеальным. Какими глазами он смотрит на нас, неидеальных?

Ален снова хмыкает.

– Забавно, что ты это сказал. Про глаза. На следующий день после того, как ты завербовал Леннокса, трансмутант объявился в резидентском лесу. Эльфы привели его к нам. Он был ранен и ослеплен. Оба глаза то ли выкололи, то ли выдавили. Он побывал в каком-то жутком бою. И еще. Помнишь, я тебе говорил, что с нашего склада в Лэ пропал прототип нового эвелина? Восьмого числа. Каким-то образом он оказался на нашем блудном сыне. Руны пульсировали от поглощенной магии. Нам до сих пор не удалось ее безопасно стравить.

– Так создание сейчас у вас?

– Мы поместили его в кóму, чтобы восстановить зрение и подготовить к дальнейшему обследованию. Придет в себя – тогда и потолкуем с ним насчет ущербности человечества.

– Хорошо. Это хорошо. А мне надо придумать, как быть с эвелинами. Завтра деньги будут на счету «Arma Domini». После этого доспехи отправятся с вашей фабрики на Стилнисе фрахтовым судном…

– Даник, я знаю, что ты примешь верное решение. А пока вот еще что. Мне понадобятся твои люди. И тоже завтра. Неофициально. Без знаков различия. В Лаврелионе нам больше оставаться нельзя. Теперь это слишком рискованно. Я хочу эвакуировать нашу базу. Персонал, оборудование, документы. И трансмутанта. Новое место уже готово.

– Ален, мои люди не войдут в лес. Это же резидентская территория. Что-то пойдет не так – и будет дипломатический скандал.

– В лесу конвой и не нужен. У эльфийских племен приказ пропустить колонну. Фальяра дал слово. Твой отряд мне понадобится на трассе.

– Это будет недешево стоить.

Ален кивает.

– Разве когда-то было иначе?

Мужчины пожимают друг другу руки.

– Я пойду первым. Выжди минут пятнадцать.

Сэр Даник достает вторую сигарету. Член совета директоров «Arma Domini» направляется к лифту.

– Ален! – окликает его рыцарь у самой двери.

Тот оборачивается в замешательстве: дел еще много, и мысли уже всецело принадлежат им – даже странно опять видеть Даника, который, оказывается, не исчез одновременно с окончанием встречи.

– Castigamus Satanam! – выкидывает перед собой сжатый кулак глава Отдела расследований супернатуральной активности.

Ален Лурия, по-прежнему сбитый с толку, не мгновенно узнает кастигантский салют. А узнав, улыбается. Бледно и коротко. Но впервые за этот вечер – искренне.

– Castigamus Satanam, брат.

18 октября. 06.20. Трасса 505. Нагруженная автомагистраль тянется среди полей, застеленных туманом и поверхностно обогретых первыми лучами рассвета. Опрятную монотонность пейзажа изредка оживит овечья отара или купа облезлых деревьев, притулившаяся к развалинам церкви, или заболоченная балка. Или крикливое черное облако, кружащее над холмом. Чего слетелись? Чего раскричались? С дороги не разобрать. Холм как холм. Терн да бузина. Наверное, с той стороны издохла лисица. А может, и кто покрупнее – вроде лося. Больно уж много воронья.

Клервана знала, что запах привлечет птиц. Но как она справедливо рассудила, вряд ли кто-то свернет с дороги, чтобы проверить, не лежат ли за холмом двенадцать трупов в военной форме без нашивок. А даже если свернет, ее отряд к этому времени будет уже далеко.

Темп они взяли хороший. Позади осталось оцепление из каменных глыб, вкопанных стоймя через равные промежутки и достигающих в высоту около тридцати футов: некоторые столбы не уцелели – на их месте лишь груды замшелых обломков, – но остальные незыблемо несут вековечную вахту, растянув строй на многие мили. Древняя граница человеческого мира.

Кругом геральдические цвета осени: сепия с высверками красного и бледной киновари, бессчетные тона мышино-серого, приглушенная зелень тисов и пихт. Если не считать доисторических менгиров, эта местность никогда не знала ни строительства, ни возделывания, ни иного рукотворного вмешательства.

Под ногами мягкий шорох увядшего разнотравья. Хрустят подсохшие стебельки. Нет-нет да и канет в топкую грязь подошва – тогда вынимание ноги требует старания, чтобы остаться при сапоге.

Воздух свеж и звонок, но неподвижен. И даже птичьи крики кажутся неродными. Чуждая, равнодушная красота, уцелевшая с тех пор, когда неназванный мир был сам по себе: дом и света, и тени, и цветения, и плесени.

«Что ушло, то возвратится, – думает Клервана. – Так будет повсюду, если жемчужная болезнь уничтожит людей».

Мысли распадаются на простые части, будто избыток кислорода подтачивает пошлые рассудочные нагромождения. Ум уступает инстинктам, и во взгляде человека та же настороженность, что и в слезящемся взоре медведя, который нюхает воздух, встав на задние лапы.

Клервана сглатывает. От плотного струения магии твердеют лимфоузлы, слюна становится вязкой, а десны начинают ныть, будто снова режутся зубы. На руках приподнимаются волоски.

«Мы ведь ведьмы. Дочери стихий. Эта наша среда. Барсучьи норы. Перегной. Роса. Крик сыча. Почему же так неуютно осознавать, что до ближайшей микроволновки полсотни миль? Мы слишком одомашнились, изнежились».

– Клер, идти становится труднее. Мне нехорошо, – подает голос Энзли, самая младшая в отряде.

Клервана ее не любит. Слишком капризная, слишком самовлюбленная. Но потому-то и способная остановить сердца двенадцати взрослых мужчин и ничего не почувствовать. Страшно представить, что там с сердцем у самой Энзли.

– Давай остановимся?

– Я предупреждала, что будет тяжело. Если остановимся, легче не станет. Мы просто дольше здесь пробудем.

– Я вся чешусь.