Читать книгу "Исследование авторитарной личности - Теодор Людвиг Визенгрундт Адорно"

Томас ненавидит президента и хочет, чтобы его слушатели также его ненавидели. Однако он всегда называет его «наш президент», молится за него и делает вид, что он хранит традицию терпимости в американской демократии. Но он хочет только одного: «Президент должен покаяться». Христианскую идею покаяния он коварно превращает в средство очернить первого человека исполнительной власти: «Мой друг, я говорю тебе очень серьезно, так серьезно, как только можно говорить человеческому существу; если ты не будешь раскаиваться, если федеральный судья не раскаивается, если члены сената не раскаиваются, если каждый мужчина или каждая женщина в нашей стране не будут раскаиваться, они не увидят Царства Божьего». По-видимому, здесь «каждый мужчина или каждая женщина» являются дополнением, а главной фигурой является президент, который никогда не давал повода сомневаться в своих принципиально либеральных воззрениях.

Намеки связывают президента, его аппарат управления или по крайней мере некоторые «вышестоящие органы» с коммунизмом. Этот трюк применяют, однако, не только фашистские агитаторы, а почти все противники демократического режима. «Почему Америка хочет поддерживать нечто подобное (искусственно организованный экономический кризис)? Разве это возможно, мой друг, чтобы поощрение в высших инстанциях приводило к таким вещам?» Название одной из его речей накладывает на демократическое правительство четкое клеймо коммунизма. «Это правда, что предполагает Торговая палата, что коммунизм является действительной целью некоторых людей в окружении президента?» В доверительной речи он доходит до утверждения, что хотя писания сионских мудрецов являются, как доказано, фальсификацией, однако их глубинная правда была подтверждена Новым курсом. По-видимому, правительство выполняло шаг за шагом все изложенные в них планы. Точно так аргументировал нацист Розенберг, после того как швейцарский суд вынес свой приговор. Разумные опровержения остаются бессильными против таких легенд или нашептываний, которые позволяет себе Томас в отношении правительства. Как только их нельзя сохранить на объективном уровне, они переделываются с помощью вспомогательных гипотез или путем сдвига с уровня фактов на уровень «глубинной правды».

Нападки на президента ни в коем случае не являются чем-то новым в США. Они всегда были со времен Эндрю Джонсона. Исторический анализ, наверное, раскрыл бы перманентную готовность некоторых политических групп обвинять президента. Это ирония, что мятежники, выступающие против Эндрю Джонсона, называли себя «радикалами». Нехарактерным и слишком простым кажется нам тезис, что позиция населения в отношении президента является амбивалентной, так как он имеет имидж отца. Современные монархии, как, например, Великобритания, имеют мало аналогичного по сравнению с нападками на президентов в республиках. Скорее эта привычка объясняется проявлением демократии вообще и американской конституции в частности. «Что правительство народа посредством народа и для народа» наделяет отдельного индивидуума значительной властью президентства, масса народа воспринимает, очевидно, как парадокс; это вызывает по крайней мере неосознанно сильное сопротивление. Prima facie[111] высшая исполнительная власть вызывает возмущение, как монархическая и «недемократическая», и создает, таким образом, постоянную готовность призывать на борьбу против нее систему контроля и равновесия и обвинять ее, высшую власть, в нарушении своих границ и в стремлении к диктатуре. Сегодня старое сопротивление прежней, или «народной демократии» идет вразрез с идеей демократии посредством заместительства, и институт президента служит в первую очередь для того, чтобы поддерживать совершенно другую идеологию. Президента упрекают меньше в «антидемократической власти», чем в том, что она «незаконна», что его авторитет не является естественным выражением современных коренных отношений власти. Поэтому фашист желает их разрушить. Старые реминисценции абсолютистской легитимности были превращены в идею, однажды интерпретированную Геббельсом, что только тот, кто использует власть, ее заслуживает, т. е. кто ее использует в целях беспощадной эксплуатации. Президента, заклейменного как человека, который хотел бы быть диктатором, по существу, презирают, так как он не может и не хочет действовать как диктатор, так как представляет систему и группы, не являющиеся диктаторскими. По существу, хулители президента чувствуют, что легальная власть, которую он воплощает, не полностью покрывается его реальной общественной властью, что решающие экономические силы находятся вне его сферы, в другом лагере. Поэтому его конституционные права воспринимаются как «нелигитимные» по сравнению с крупной промышленностью, которая является выражением сущности деловой культуры. Современные нападки на президента означают конфликт между формальной демократией и экономической концентрацией, который имеет тенденцию расширяться вместе с последней. В высшей степени аналогична ей прежде всего история Третьей французской республики; в ней не только аристократия упорно смотрела на официальный демократический режим сверху вниз, но также и самые влиятельные экономические силы. Ненависть к президенту едва ли отличается от ненависти к высшим финансовым кругам, с которыми фашисты любят его связывать.

Трюк «Возьми свою постель и ходи»[112]

Наряду с нападками на президента и общим клеветническим утверждением, что режим Рузвельта якобы поощряет атеизм, коммунизм и модернизм, имеется еще один специфический аспект, на который нападает Томас, — это тактика Нового курса по вопросу безработных. В этом вопросе у него исключительно отсталые взгляды, он апеллирует к группе мелких собственников. Он недооценивает значение проблемы безработных и влияние давления, которые они могли бы оказать, в то время как более продвинутые фашисты, как, например, Фелпс, пытаются привлечь безработных на сторону «движения». Возможно, этот аспект в большей степени является причиной неудачи пропаганды Томаса, хотя, с другой стороны, он привлек также группы, которые по другим пунктам в остальном отрицали бы его позицию. Пропагандистское использование вопроса безработных и фашистская «интеграция» безработных — это две совершенно разные вещи. Томас тщательно маскирует свою позицию, направленную против безработных, посредством языка христианина. Слова «Встань, возьми свою постель и ходи» он толкует в совершенно противоположном библейскому смысле как профессиональную инициативу: «Бог нам приказывает идти. Мы убили дух десятков тысяч человек, расточая любовь к ближнему. Мы никогда не решим проблемы Америки, если помощь получают не те люди, кто действительно испытывает нужду. В определенный день, в определенный час, в определенную минуту и определенную секунду, когда мы скажем, что каждый доллар дает тебе столько-то времени, и если потом, милостью Бога, не захочешь работать, то и не будешь также и есть. Почти невозможно заставить мужчину или женщину работать. Мы должны покончить с этим состоянием». Та же самая техника выполнила в Германии свою цель. Само собой разумеется, безработные там тоже должны были быть накормлены, однако их привлекали на короткое время к «работе»; их заставляли делать ненужные и незначительные вещи, а потом вооружаться к захватнической войне. Идея, что никто не должен есть, не работая, если даже его деятельность сама по себе чрезвычайно излишняя, оказалась с точки зрения психологии очень эффективной. Один из парадоксов сегодняшней ситуации состоит в том, что вокруг самой жалкой группы безработных концентрируется зависть, так как они освобождены от тягостного труда. Эта зависть является инструментом, чтобы подчинить их как «солдат армии труда» контролю господствующей группы, в то время как она (зависть) доставляет некоторое удовлетворение тем, кто имеет рабочее место. Отвращение Томаса к правительству возникает в общем и целом из этой интенции. Мысль, что безработных нужно принуждать к работе, Томас иногда выражает в форме вымышленного призыва к аграрной реформе, и этим он проявляет свое родство с идеологией крови и земли. «Правительство должно бы предоставить средства производства и каждому дать десять моргенов земли, или столько, сколько он вообще может обрабатывать, и его послать и заставить зарабатывать хлеб насущный в поте лица своего[113]. Сейчас имеются миллионы людей в этой стране, которые не хотят работать и которые отказались бы от предоставленного места, если бы они имели такую возможность». Чтобы провозгласить необходимость сильной руки, безработных подозревают в лени и в качестве единственного шанса научить их работать, «интегрировать» их и одновременно наказывать за лень, предполагает исподтишка фашистский режим. На первый взгляд ожидаешь, что такой цинизм оттолкнет массы и настроит их против Томаса, хотя в отношении некоторых слушателей это имеет место, и было бы слишком рациональным предположить, что это сыграло бы еще большую роль. Томас ловко использует парадоксальное желание сильной руки у тех, которые должны были бы ее испытать на себе. Авторитет им по вкусу не только потому, что он обещает уверенность, но также и потому, что они отождествляют себя в такой сильной степени с системой власти, что они хотят подчиниться любой трудности как свидетельству власти и силы, посредством которой их собственное унижение, как кажется, их соединяет. В империалистической Германии многие бывшие солдаты, которые при прусском милитаризме терпели самое грубое обращение, позже восхваляли военную службу как самое прекрасное время их жизни. Это позиция, из которой исходит Томас в своей кампании в отношении безработных. Нет никакого средства, чтобы исследовать этот феномен, но не стоит удивляться, что он завербовал значительное число сторонников из рядов тех, которых он бичевал за их мнимое нежеление работать. Возможно, это как раз те, которые оказываются быстрее всего готовыми к эксцессам против слабых.