Читать книгу "Цена крови - Патриция Брейсвелл"

Простолюдин, стоявший рядом с котлом и лихорадочно размешивающий кипящую в нем жидкость, поднял голову и тупо уставился на нее пустыми глазами.

– Тут нет ничего, леди, кроме меда и воды, – запротестовал он. – Конечно, запах у меда сильный, но не такой уж плохой, я думаю.

Парень был молод, его темная борода оставалась пока что очень жиденькой, однако он был достаточно высоким и мускулистым, чтобы выполнять порученную ему задачу. Она уже видела его раньше во дворе и на конюшнях, и ей нравилось наблюдать за ним. Сейчас его голые руки блестели от пота, выступившего из-за жары и усердия, а под тонкой летней туникой просматривались напряженные мышцы на крепких плечах и широкой груди.

«Интересно, насколько умело он управляется с мечом», – подумала она. Уже очень скоро ей могут понадобиться люди, которые умеют хорошо сражаться. Но прямо сейчас она завидовала его легкой тунике и голым рукам. Сама она была упакована в три слоя одежды и на поздних сроках своей беременности ощущала себя толстой свиноматкой.

Неохотно оторвав глаза от парня, она посмотрела на Тиру, стоявшую рядом у стола: ей хотелось получить подтверждение, что запах это был вызван только медовухой, которая начала бродить.

Тира подняла голову от огромной корзины с цветами и травами, стоявшей перед ней, и шлепнула своего помощника по голой руке.

– Продолжай размешивать, приятель, – скомандовала она, – или из кухонь снова вылетишь на кузницу. – Затем она кивнула Эльгиве. – Скорее всего, миледи, тошноту у вас вызывает ребенок в вашем животе, а не запах меда.

Это правда, что во время этой беременности от разных запахов ее тошнило гораздо больше, чем раньше. «Верный признак, – снова и снова повторяла она себе, – что должен родиться мальчик».

«Мальчишки – настоящие негодяи, даже когда еще находятся в утробе», – частенько говорили женщины в Холдернессе. Словно в доказательство этого, ребенок в ее животе резко брыкнул ногой, и Эльгива вздрогнула от неожиданности. Она уже вышла из пивоварни подальше от тошнотворных запахов, когда часовой на воротах прокричал, что к ним приближается большая группа людей.

– Десять всадников, – крикнул он, – остальные пешие. Они только что развернули флаг с вороном на нем.

Она остановилась, чтобы вдохнуть в легкие как можно больше воздуха. Ворон был символом и Кнута, и Свена, но, конечно, под этим стягом должен ехать Кнут. Несколько месяцев назад она написала ему, что ждет ребенка, и просила приехать до наступления зимы. Вот он и приехал, даже раньше, чем она ожидала. Наверное, он везет какие-то новости! Возможно, его отец наконец-то готов к завоеванию Англии.

Похоже, ребенок внутри нее кувыркнулся, и она хлопнула ладонью по животу. Да, это точно был мальчик, и приезд его отца так же взволновал его, как и ее саму.

Она поспешила через двор к дому, по дороге крича слугам, чтобы несли еду и эль.

Ко времени, когда вновь прибывшие вошли через открытые двери и направились к помосту, в зале уже горели факелы, а в руках у нее был наполненный до краев приветственный кубок. Однако в неровном свете пламени она сразу заметила, что человек, возглавлявший группу, был не Кнут.

Серебряный кубок внезапно показался ей ужасно тяжелым, руки ее задрожали, и ребенок внутри нее вновь с силой брыкнул ногой. Должно быть, Кнут по пути остановился, чтобы посовещаться с Турбрандом. Такое раньше бывало уже не раз. Скорее всего, он просто послал этих людей вперед, чтобы возвестить о своем прибытии.

– Думаю, вы принесли мне вести от моего мужа, – сказала она. – Когда же он сам будет здесь?

– Нескоро, миледи.

Ей не нравились такие туманные ответы, и она бросила на этого человека сердитый взгляд.

– Почему же? – резко спросила она. – Он ранен? Где он теперь?

– Несколько недель назад он отплыл в Роскилле. Но перед тем поручил мне…

Пробормотав себе под нос проклятия, она со злостью поставила кубок на стол, не заботясь о том, что выплеснувшийся эль залил его и закапал на пол.

Будь они прокляты, все мужчины, и в первую очередь ее муженек, который шатается непонятно где!

Затем она вновь повернулась к человеку Кнута и посмотрела ему в глаза. Она устала, ей было жарко, спина болела так, как будто ее сломали пополам, а потом половинки вновь сшили обратно. Поступившие новости были сколь неприятными, столь же и неожиданными. Он не отвел своего взгляда, в котором так очевидно читалось полное презрение к ней, что ей захотелось отвесить ему оплеуху. И все же он привез вести, и она должна выслушать их до конца, какими бы нежеланными они ни были.

– Для вас, – сказала она, обращаясь к его спутникам, – приготовлены еда и выпивка. Садитесь и ешьте. А вы, – это было уже адресовано их старшему, – идите со мной.

Она провела его в один из альковов сбоку от главной залы и, дойдя там до скамьи перед столом, тяжело опустилась на нее, кивнув ему, чтобы он садился напротив нее. Ожидая, пока слуги принесут ему поесть, она изучала его в повисшем между ними наэлектризованном молчании.

Она когда-то видела этого человека – это был один из вассалов Кнута – и попыталась вспомнить его имя. Ари или Арни или… Арнор. Точно. Арнор. Ему хорошо за тридцать, у него неулыбчивое лицо, обветренное из-за долгого пребывания на море. В бороде и волосах еще не видно седины, они черные, как и его глаза. Немытый и перепачканный с дороги, он пах намного хуже, чем котел кипящего меда в ее пивоварне.

Она следила за тем, как он, словно изголодавшийся волк, набросился на поставленное перед ним холодное мясо, и, прежде чем заговорить, подождала, пока он сделает громадный глоток эля, чтобы запить еду.

– Что Кнут просил вас передать мне на словах? – спросила она.

Он поставил свою чашу на стол, громко рыгнул и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Он поручил мне сказать, что приедет к вам так скоро, как только сможет.

Она фыркнула. Господи, сколько раз уже Кнут предавал ей подобные послания? Двенадцать раз? Двадцать? Сотню? Эльгива была сыта по горло этими обещаниями. Она терпеливо смотрела на Арнора, ожидая продолжения. Должно быть что-то еще, однако эта грубая скотина, похоже, не торопилась поделиться этим с ней.

– Что еще? – нетерпеливо и с раздражением спросила она.

Прежде чем ответить, он взял со стола буханку ржаного хлеба и отломал от нее большой ломоть.

– Это все, – наконец сказал он.

Он не смотрел на нее, казалось, что еда интересует его гораздо больше, чем она, и Эльгиве пришлось напрягаться, чтобы сдержать себя. Все датчане Кнута вели себя с ней именно так – как будто она была пустым местом, как будто она была заложницей Кнута, а не его женой. Для них было не важно, что она выучила их язык и что без ее «вмешательства», как они называли это между собой, битва при Рингмире вместо поражения не обернулась бы победой. Датчане по-прежнему относились к ней как к человеку, которого по неприятной необходимости нужно охранять, но не доверять ему, – как к чужаку. И это не нравилось ей в них больше всего.