Читать книгу "Аппетит - Филип Казан"

Я находился в дальнем зале, раскладывая, нетрудно догадаться, любисток вокруг фаршированного поросенка, когда меня вызвал стражник и сообщил о прибытии запоздавших гостей. Я поспешил в пиршественный зал, опуская маску на лицо, – как раз вовремя, чтобы увидеть, как корзина проходит последние пьеды до мозаичного пола. Прутья корзины бугрились, веревка протестующе трещала, потому что опускала массивную тушу – лысого человека в похожей на шатер красной одежде, бранившего на все корки солдат наверху. Корзина дернулась, пролетела добрую пьеду, повернулась в мою сторону. Лицо человека оказалось на свету. Это был Бартоло Барони.

Он рявкнул на меня и подозвал раздутым, нетерпеливо согнутым пальцем. На меня накатил беспредельный, одуряющий ужас, но только на мгновение, пока я не вспомнил о маске. Я заставил себя подойти, с дурманной медлительностью, туда, где Барони пытался подняться на ноги. Я ухватился за край корзины, остановил ее. Барони выпростал красную распухшую руку, и я помог ему, отдувающемуся и пыхтящему, спуститься на пол. Младший флорентиец уже спешил ему навстречу.

– Франческо! – буркнул Барони, и они дружески обнялись.

Корзина позади нас стремительно понеслась вверх. Храня молчание, молясь, чтобы моя маска прочно держалась на голове, я провел Барони к его месту. Затем, посреди нового града ругательств, скрипа, падающих камешков и пыли, корзина опять начала опускаться. Убедившись, что кубок Барони полон и что кто-то из моей труппы масочников его обслуживает, я вовремя обернулся, чтобы увидеть, как корзина приближается к полу грота. Хмурый мужчина взмахнул короткими ногами над краем корзины, пока она еще опускалась, и спрыгнул. Это был Марко Барони.

Мертвец в этом жилище призраков. Кровь бросилась мне в лицо, шрам на виске начал пульсировать и гореть. «Тебя нет», – прошептал я. Но Марко, в чьем мастифовом лице тоже было слишком много крови для призрака, помедлил, отряхнул колени, протопал к единственному свободному стулу, уселся и тут же бросился в приглушенный спор с человеком, названным Франческо.

Он выглядел примерно так же, как в ту ночь в Ассизи, два года назад, почти ровно день в день. Его волосы по-прежнему были густы и острижены по кругу, что придавало его жесткому лицу обычный тупой и грубый вид. Пожалуй, прибавилось морщин на лбу, собранном в вечную злобную гримасу. «Не корчи рожи, – снова и снова говорила мне Каренца, когда я был маленьким. – Петух закричит, и навсегда таким останешься». Что ж, для Марко петух, похоже, прокричал, хотя не видно было никаких признаков того, что я когда-то проткнул его грудину насквозь. Грудь его по-прежнему торчала, как у бентамского петушка, и он, опершись на локоть, зыркал на всех и каждого, в масках и без, как будто только и ждал, что его спустят с поводка, чтобы разорвать нас в клочья.

Я ускользнул обратно к своим жаровням, где заново затянул завязки маски и попытался отогреть дрожащее тело. Марко жив и стал еще ужасней прежнего. А это означало, что Тессина оказалась в один миг вырезана из моего будущего. Фортуна отсекла ее от меня, как разделяют сросшихся близнецов. Бартоло – он тоже выглядел вполне здоровым, на свой манер, – рано или поздно умрет, но Марко ни за что не отпустит Тессину. Она потеряна – и Флоренция тоже, как будто карта разорвалась и Рим вдруг оказался на другой стороне мира.

Мне пришло в голову, что я могу просто повернуться и уйти в темные туннели, которые вели прочь, под холм, чтобы потеряться там навсегда. Но даже тогда я не смог бы стать более потерянным, чем сейчас.

Вбежал слуга. Марко требовал мяса – громко, грубо. Я снова вышел, взял свой нож для мяса – длинный, с узким лезвием и ручкой из куска нарвальего рога – и начал, с обычными выкрутасами, отрезать куски от поросенка. Я ловко пожонглировал одним куском, как тысячу раз видел у Орландино, опытнейшего слуги Борджиа, и изящно опустил мясо на тарелку Марко. Он фыркнул и обозвал меня гнусными словами на языке флорентийских улиц.

Было бы так просто поднять тонкое лезвие, острое и гладкое, как лист ириса, и вонзить в его горло, в ямку под адамовым яблоком, или в один из его маленьких, обведенных красным глаз. Куда сложнее было сделать то, что вместо этого сделал я: отрезать еще один безупречный кусок мяса, покрутить его секунду на плоскости ножа, демонстрируя слои – золотой обруч кожи, бледное мясо и темную, набитую орешками пинии фаршировку, – заставляя пар с его деликатным, аппетитным ароматом соблазнительно заклубиться перед ноздрями Марко, и положить еду столь же почтительно, как кладут на тарелку просфору. Потом я проделал то же самое для его отца.

После этого вечер стал более пугающим, более неотвратимым, чем худший ночной кошмар, от какого я когда-либо страдал. И весь ужас и отчаяние были заперты за холодной невыразительной маской, которую я затягивал на своем лице все крепче. Это заставляло меня бродить и скакать вокруг стола, отрезая и подавая мясо с еще более изысканными трюками. Изучать каждое слово, которое я произносил, в поисках мельчайшего следа Флоренции. Молиться Господу, Богоматери и, в конце концов, любым демонам, которые могли жить в этом гроте, – возможно, тем самым, что смотрели на нас с каждой стены, – чтобы сделаться невидимым. Я был слишком перепуган, чтобы осознать, что таковым, в общем-то, и был.

Но внезапно все закончилось. Папа выпрямился и поманил меня.

– Отпусти своих людей, – коротко велел он.

– Все ли было к удовлетворению вашего святейшества? – промямлил я.

– Что? Да, да. Очень хорошо. – У него оказался удивительно сильный генуэзский акцент, а его брыли и подбородок будто еще больше обвисли, чем в начале трапезы. – Но ты отошлешь своих людей… – Он уставил палец вверх поразительно образным жестом, учитывая, кто это говорил.

– Очень хорошо, ваше святейшество. А я вам потребуюсь?

– Нет! – рявкнул он. – Можешь подождать нас наверху.

Я позвал стражников и велел сбросить веревочные лестницы, которые они принесли с собой. Мы, слуги, поднимались и спускались по этим узким неустойчивым конструкциям, но для гостей я их счел неподобающими. Капитан стражи спустился, и мои работники в масках полезли, один за другим, наверх, к бледному просвету луны в потолке. Я уже собирался присоединиться к ним, когда вспомнил про жаровни. Их нельзя было оставить гореть, потому что рядом лежали сухие как порох деревянные балки, а кроме того, мне внезапно остро потребовалось опорожнить кишки.

Папа и его гости стояли тесным кружком спинами ко мне. Подумав, что они ждут, когда капитан стражи вызовет корзину, чтобы поднять их, я проскользнул мимо, убедился, что жаровни более-менее остыли, и бросился искать местечко, где присесть. В комнате было три выхода, каждый вел куда-то в полную темноту, но света от свечей, расставленных мной вокруг кухонного пространства, было достаточно, чтобы отбрасывать слабый отблеск на покрытые фресками колонны ближайшего проема. Я заглянул туда: ничего, кроме впечатления обширной пустоты, поднимающейся вокруг меня. Я вошел, осторожно ступая, чтобы не запнуться, если попадутся упавшие плиты или балки, и когда отошел достаточно далеко, полностью погрузившись в тишину и ночь, стянул исподнее и присел.