Читать книгу "Восточная стратегия. Родом из ВДВ - Валентин Бадрак"

Кто же придумал столкнуть «Жигуленок», кто был автором этого легкомысленного лиходейства? Глядя на грязные от мазута лица пленных, комбат решил, что они в равной степени оба могли выступить зачинщиками хулиганства – на войне так многое сходит с рук. И что теперь, что их ожидает?! Когда Игорь Николаевич подумал об этом, он с содроганием вспомнил девяносто третий год, когда чеченцы из так называемого «абхазского батальона» уничтожили из пулеметов в районе Гагры и печально известного поселка Леселидзе несколько сотен безоружных беженцев. В самом деле, чеченцы в те времена превзошли самих себя, чиня зверства, порой даже казалось, что их полевые командиры состязались друг с другом в жестокости. Или просто воспользовались военным временем для утоления разбуженной и ненасытной жажды убивать. Игорю Николаевичу больше всего запомнилось, как один из них, кажется, по фамилии Гелаев, лично отрезал головы двум десяткам грузинских военнопленных. Но тогда эти случаи, хотя и шокировали десантников человекоотступничеством и неизъяснимой жестокостью, командование российских войск оставило без внимания – все было списано на необходимость устрашения противника. Сам Игорь Николаевич четко знал, зачем «чехи» так делали. Они осознанно превратились в зверье и поступали подобно волкодавам, которые вываливаются в падали, чтобы растворить свой собственный запах в приторно-мрачном запахе смерти, смешать свою темнеющую ауру с черной аурой потустороннего мира. Он вспомнил, как однажды поднял этот вопрос на одном из совещаний в штабе полка – он слишком хорошо чувствовал границу между военными преступлениями, потерей человеческого облика и обычными издержками войны. Но тогда молодому комбату Дидусю, вернее, исполняющему обязанности комбата, очень доходчиво объяснили, что действия чеченцев, обезглавивших несколько сотен изуродованных человеческих тел, приправленных ужасающе кровавыми видеосюжетами, позволят в короткие сроки завершить кампанию и, значит, сохранить еще много жизней российских солдат. И вообще, война – не место для слюнтяев! На войне иногда убивают! И раз так, то какая разница, голову отрежут тесаком или вопрос разрешит пуля. «И вот теперь, – думал озадаченный комбат, – мы пожинаем плоды этого абсурдного мира с его зыбкой границей перехода из человеческого в животное состояние… Но сейчас речь идет о наших жизнях… Вот оно, следствие того безумного картбланша, который чеченцы получили в Абхазии несколько лет тому назад. Они слишком быстро вспомнили, что резать людям головы не тяжелее, чем баранам, и теперь запах крови и завораживающий миг отлетающей человеческой души уже не дают им покоя…»

– Товарищ майор, вы ж нас не оставите, правда?

Игорь Николаевич едва не отшатнулся, увидев, сколько мольбы, неподдельного детского ужаса и желания жить было в округлившихся глазах и голосе этого затравленного веснушчатого мальчика. Такие глаза можно увидеть у коровы, которую ведут на забой. Обреченного солдата душили слезы, юная жизнь не желала мириться с участью смертника, судорожно искала спасительных зацепок. И фатальная беспомощность солдата мгновенно передалась комбату, он невольно сжал кулаки, хотя посеревшее лицо его под наблюдательным взором провожатого чеченца так и осталось непроницаемым, как скала, нависающая над ними. «Что они видели в этой жизни, зачем пришли в мир, с чем уйдут из него? Родились, незаметно выросли и теперь призваны так же, без всякой логики, не оставив по себе ничего, кануть в матовую бездну безвременья. Вот он, бесконечно противоречивый круг мирозданья! Сколько вот таких мальчиков еще придет в этот мир, и сколько вылетит вырванными клочками энергии, пополняя энергетические запасы Вселенной, ведь хоть что-то должно от всех нас остаться?!»

– Пойдем, Дэд, потолкуем, – предложил чеченец.

Игорь Николаевич, ни слова не говоря, отвернулся от своих и собирался уже следовать за провожатым, когда услышал еще раз робкий голос:

– Товарищ майор, вы ж нас не оставите, правда?!

Комбат не выдержал и оглянулся. Солдат-механик был невыразимо жалок и потерян, глаза у него покраснели и блестели от слез, совсем как у незаслуженно брошенного ребенка, которого поставили в угол, в то время как все собираются в цирк. Комбат молча, с горечью посмотрел на оттопыренные коленки его грязного, в нескольких местах порванного камуфляжа. И за эти коленки, и за грязь, и за дыры, и за его неприкаянную душу он, майор Дидусь, боевой кадровый командир, несет полную и безоговорочную личную ответственность. Игорь перевел взгляд на офицера. Лейтенант превратился в полупрозрачное эфирное существо. Он молчаливо покачивался на тонких ногах и слабо реагировал на происходящее вокруг. Но когда Игорь Николаевич опять отвернулся, вдруг рухнул наземь, подкошенный внезапной потерей сознания. Механик с неуместной здесь суетливостью и бросившийся к ним чеченский часовой поставили офицера на ноги. Тот наклонил голову и хотел упереться руками в полусогнутые, подрагивающие, острые, как у мальчика, колени – его, кажется, мутило, и он слабо контролировал происходящее. Но чеченец не позволил ему этого сделать, легко толкнув под локоть, и лейтенант послушно выпрямился, закатив при этом глаза к небу.

– Товарищ майор, вы ж нас не оставите, правда?! – жалобно вновь заговорил-завопил солдат, непроизвольно складывая руки в жесте мольбы. Его лицо окончательно потеряло человеческий облик; теперь перед командиром было уже просто измученное жертвенное животное, которое привели на бойню. И это животное трепыхалось, не чувствуя безнадежности ситуации, подчиняясь инстинкту жизни, последнему осязаемому аргументу, вслед за которым неминуемо следует конвульсия смерти.

– А как думаешь, если я уже сюда за вами пришел?! – Игорь Николаевич не выдержал и тут же пожалел об этом, потому что провожатый чеченец окинул его неодобрительным взглядом, в котором сквозили снисхождение и насмешка. И опять лицо горца, привлекательное в спокойном состоянии, исказилось, осклабилось, и показался темный, вероятно прогнивший, зуб.

4

Когда они подошли к импровизированному столику из нескольких больших камней, поставленных вокруг валуна побольше с немного наклонной и почти плоской поверхностью, Игорь Николаевич оторопел. Перед ним за созданным природой столом сидел тот самый непримиримый бесстрашный и удалой Умар, которому он когда-то по приказу вышестоящего командования передал в Гудауте целую гору оружия. Тот самый хитроумный и очень конкретный, как они говорили, Умар, который в девяносто третьем сумел стать заместителем министра обороны Абхазии, выплыв на поверхность уже под своим собственным именем – Шамиль Басаев. И тот самый Умар, или Шамиль, который наглостью, дерзостью, высокомерием и откровенным презрением к человеческой жизни приобрел дурную славу могильщика, кладбищенского распорядителя. Но и, конечно, тот самый Шамиль, с которым они когда-то сидели за одним столом и который, вероятно, должен был помнить его, Игоря Николаевича. Имя этого человека уже стало черным логотипом чеченского мятежа, хотя еще не приобрело ярко-кровавого оттенка в глазах всего пресловутого международного сообщества. Рядом с ним восседали двое более старших по возрасту людей, оба безбородые, с черными злыми глазами, в черных чеченских шапках, похожие в равной степени и на советников, и на манекенов генеральского эскорта. Сонмище разнообразных мыслей пронеслось у комбата за считаные мгновения. Как теперь вести себя? Начать игру, разыграв воспоминания, обняться с ним? Или, наоборот, сделать вид, что они незнакомы, никогда не встречались? А если он кинется обниматься, а Шамиль сыграет против, выставит его на посмешище? И как это все отразится на судьбах двух людей, спасти, отвоевать жизни которых он просто обязан? Комбату оставалось до каменного столика несколько шагов, а он все не мог избрать четкую линию поведения. Он не испытывал страха, вернее, боялся лишь оказаться несостоятельным и не суметь вырвать две попавшие в смертельный капкан души, не вытащить их из когтей стервятников. Пока Игорь Николаевич приближался, он ощущал действие черной харизмы Басаева, которая обволакивала его, словно жертву, гипнотизируя сокрушительной энергией. Комбат в этот миг готов был поклясться, что он отчетливо видел темную тень убийцы. И опять Игорь Николаевич не мог не признать: эта энергетика в равной степени вызывала в нем ненависть и восхищение. Как и раньше, более всего поражали глаза этого дикого горца: властные, испепеляющие. Это были глаза человека, давно преступившего грань человеческого и нечеловеческого, привыкшего балансировать между жизнью и смертью, готового равнодушно отправить любого на плаху или миловать. Игорь Николаевич почему-то подумал, что люди с такими глазами не только сами могут без сомнений и тяжести в сердце убивать женщин и детей, топтать агонизирующие тела, но и добиться, чтобы подчиненные делали то же самое. «Ведь он и сам готов умереть в любой момент своей жизни, потому что он – воин до мозга костей. Но отчего это, откуда в них такая звериная угрюмость и дисциплинированная сосредоточенность на смерти, ведь они даже строевым шагом не ходят да и возможности оружия знают гораздо хуже, чем мы?» – вопрошал себя комбат в те доли секунды. Но пока Игорь Николаевич думал, мучивший его доселе вопрос решился сам собой.