Читать книгу "Она уже мертва - Виктория Платова"

– Как твоя голова, Тата?

– Она на месте. И ясна как никогда.

– Как твой затылок? Я это хотела спросить. Рана больше не беспокоит?

– Как видишь, нет.

…А было ли нападение вообще?

– Откуда ты знаешь о письме?

– А ты?

– Маш сама рассказала о нем.

– А мне рассказал Сережа. Такое может быть?

– Да.

– В любом случае, теперь она реабилитирована.

Когда это Тата успела соскользнуть со своего стула? Но она уже на противоположной стороне, рядом с Маш. Облокачивается на спинку стула и едва ли не прижимает губы к уху Маш, занавешенному рыжими волосами.

Волосы успели потускнеть.

– Ты реабилитирована, эй! – Татой неожиданно овладевает истерическое веселье. – Но остальные грешки тебе вряд ли простятся.

О каких еще грешках бормочет Тата?

– Пара сомнительных сделок, после чего не слишком дееспособные продавцы недвижимости отправляются на кладбище, – это ведь уголовно наказуемо, не так ли? Маш черный риелтор, прошу любить и жаловать.

Белка не может отвести взгляда от маленькой художницы. От ее бледного лица. Такого бледного, что разница между живой и мертвыми становится призрачной.

– А это Миккель. Полное ничтожество. Вечные проблемы с женщинами, вечные проблемы с деньгами. Паразит, сидящий на шее собственной сестры. К тому же запойный игрок… А это еще одно никчемное существо, Ростик. Однажды погорел на контрабанде наркотиков и, если бы не его брат при погонах, до сих пор мотал бы срок.

Распяленные в улыбке губы Таты напоминают Белке края листа растения-хищника. Венериной мухоловки. Готовые вот-вот захлопнуться и поглотить несчастных насекомых. Клопа-солдатика, обоих богомолов, одну бабочку-огневку, стрекозу «синее коромысло»…

– А это Аля. Начинающая актриса. Ангел и шлюха по совместительству. Вот кто готов был греть постель любому уроду-продюсеру ради говенного эпизода в говенном сериале. Бывший толстяк тоже вечно сидел без денег и тоже готов был спать с кем угодно, лишь бы не считать копейки до зарплаты. Когда я говорю: «с кем угодно», это и означает – с кем угодно. Вне зависимости от пола и возраста. И наконец, Шило. Старший лейтенант, который едва не вылетел из ментовки за превышение пределов необходимой самообороны. Я уже молчу о мутной истории с Таиландом. Та девушка, с которой он уехал отдыхать, так и не нашлась.

Венерина мухоловка всплывает то возле одного мертвеца, то возле другого. Плавники кита по имени Моби Дик весело посверкивают в океане человеческих пороков и гнусностей.

– Хочешь сказать, что Шило – убийца?

– Номер три, номер три, – нараспев произносит Тата. – А первых двух ты уже знаешь.

Илья и Лёка. Лёка и Илья.

– Почему я должна верить тебе?

– Ты можешь не верить мне. Но Сереже бы поверила? Когда я говорю: «он присматривал за всеми», это и означает – присматривал за всеми. У него на каждого было собрано досье. С его деньгами это было несложно. Больше всего он боялся, что повторит судьбу отца. Или кто-нибудь из нас повторит. Не буквально. В каких-нибудь мерзких мелочах. Дурная кровь остается дурной, даже если слегка разжижена. А отголоски грома пугают еще сильнее, чем гром.

– И он выбрал тебя, чтобы все рассказать? Почему – тебя?

– Потому что я – белая и пушистая, – лязгает челюстями венерина мухоловка. – Хочешь взглянуть на досье?

– Хочу взглянуть на Сережу.

Тот, кто поселился в Белкиной голове, наконец-то связал концы с концами. Дождь на улице не прекращался ни на секунду, но на Татиной одежде нет ни капли. Даже если бы она пришла сюда в резиновых сапогах и дождевике, несколько капель обязательно попало бы на одежду, на джинсы. Несколько комьев грязи уж обязательно. Ничего похожего нет и в помине. И волосы у Таты сухие. Не мокрые, не слегка влажные – сухие. И пистолет этот не мог принадлежать Шилу, он всего лишь мент, а не наемный убийца, история с глушителем не из этой оперы. Здесь наверняка есть масса камер, которые Белка не успела заметить. А Тата прекрасно знает об их существовании, потому что занималась отделкой дома. И она знает, где аппаратная. Возможно, она была там и слышала их разговор в бильярдной – о письме. И пистолет.

Пистолет с глушителем не дает Белке покоя.

И еще телефонная связь, которая появилась ровно на один звонок, а потом исчезла. И еще плавники кита по имени Моби Дик. И венерина мухоловка.

Белка совсем не знает Тату. Совсем.

– Это ведь ты… Ты их убила.

– Не всех. Но большинство. Они были негодяями. Ничтожными, жалкими людишками. Порочными по своей сути. Мир станет только чище, поверь. А уговорить их было нетрудно. Всего-то и надо было, что посулить чуть больше денег, чем им положено. Исходя из завещания. Ты ведь помнишь основное условие. Наследство получают те, кто останется. Значит, нужно убрать кое-кого, чтобы его доля досталась остальным.

– Убрать?

– Попросить… с вещами на выход.

Белкин взгляд скользит по мертвым кузенам и кузинам: там, куда они сейчас направляются, вещи не нужны.

– И кого же ты… уговорила?

– Кого хотела.

Тата может говорить все, что угодно, она может даже признаться в том, что любой из мертвецов, сидящих за столом, был задействован на каком-то из этапов ее дьявольского плана. Вот только никто уже не сможет подтвердить этого, никто не сможет опровергнуть.

Короткий смешок неожиданно разрезает тишину гостиной. Белка в упор смотрит на Тату: губы художницы плотно сжаты, так что изнеженное жеманное хи-хи-хи ни за что бы сквозь них не прорвалось. Смешок явно женский, уж не сама ли Белка сошла с ума – и теперь хихикает и никак не может остановиться?

Истерическое веселье только началось: хи-хи-хи дробится, подпрыгивает, отскакивает от стен и возвращается многократно усиленным. Еще секунда, и источник смеха определится. А когда он определяется, Белке и впрямь кажется, что она свихнулась.

Аля.

Самая первая из жертв, во всяком случае – первая из увиденных Белкой. Она и не думала умирать, просто подыграла всем остальным – действительно мертвым. Или – не мертвым? Или все они живы, все до единого? – и развороченным затылком Шила можно пренебречь, объявить рану несуществующей.

Аля раскачивается на стуле и смеется, смеется, смеется. Она слишком долго сидела неподвижно и теперь пытается наверстать упущенное: вертит головой, щелкает костяшками пальцев, вытягивает шею.

– Ты проиграла! – раздается еще один голос. На этот раз мужской.

Никита.

Белка слишком вымотана всеми предшествующими событиями, чтобы бурно реагировать на воскрешение из мертвых. Она лишь переводит взгляд с бывшего толстяка Гульки на Алю и обратно, пытаясь сообразить, о чем они говорят.