Читать книгу "Гиллеспи и я - Джейн Харрис"

Недоказанным.

Я так сосредоточилась на словах «виновен» и «невиновен», что совсем забыла о странной особенности шотландского права — вердикте «не доказано». В первую секунду я судорожно пыталась вспомнить, что он означает и всегда ли влечет за собой оправдание. Единственный известный мне подобный случай произошел тридцать лет назад с Мадлен Смит: после приговора «не доказано» ее освободили. Значит, и меня освободят? Пока меня занимали все эти мысли, в суде раздавались стоны, одобрительные возгласы, крики и редкие аплодисменты — не то в мою честь, не то в честь осуждения Шлуттерхозе. Я взглянула на балкон, надеясь увидеть реакцию Неда, но половина зрителей вскочила на ноги, и Гиллеспи затерялся в толпе.

Пока Кинберви и судебные приставы наводили порядок в зале, я поискала глазами Каски, однако, как выяснилось впоследствии, он немедленно ушел проверять, все ли готово к тому, чтобы я могла в безопасности покинуть здание суда. Макдональд сидел за адвокатским столом, обхватив голову руками, — разумеется, его реакцию неверно истолковали отдельные репортеры, забыв о том, сколько он сделал для моего спасения.

Когда порядок был восстановлен, Кинберви посмотрел мне в глаза и объявил:

— Решением присяжных с вас снимаются все обвинения. Мисс Бакстер, вы можете покинуть скамью подсудимых.

Открылась дверь в полу, и меня вывели из зала в кромешную темноту лестницы. Шлуттерхозе и Белль остались ожидать приговора Кинберви. Насколько мне известно, он дал каждому по десять лет тюрьмы — весьма суровое наказание за киднеппинг. Подозреваю, что судья не смог не учесть смерть похищенного ребенка.

* * *

Каски пустил слух в толпе на Парламент-сквер, будто из суда меня отправят на вокзал Уэйверли. На самом деле он собирался вывести меня с другой стороны здания, через ворота в стене, и увезти в кэбе по тихим улицам к станции Хеймаркет. Его план сработал: спустя двадцать минут, когда мы вышли наружу, за зданием суда и в переулке не было ни души. Мы побрели по Каугейт, длинной улочке с обшарпанными домами, ныряющей под высокий мост. Было так непривычно видеть снующих вокруг людей, занятых обычными повседневными делами. Справа, у арки под мостом, нас дожидался кэб. Грязная мостовая была уставлена стульями, табуретами и прочей утварью, рядом сидела уличная торговка мебелью. Каски повел меня вперед, и я невольно взглянула вверх, на парапет моста. За колоннами виднелась одинокая фигурка; изможденное лицо в обрамлении серых камней. Это был Нед. Он смотрел куда-то вдаль, на восток, и в глубокой задумчивости не заметил меня и Каски. Быть может, он устал от толпы на Парламент-сквер и отошел за угол, чтобы побыть в одиночестве. А может, догадался, что этой дорогой Каски отвезет меня на станцию? Неужели он хотел повидаться или поговорить со мной? Или поблагодарить меня за то, что я бросилась помогать Сибил?

Каски не отрывал глаз от кэба и не заметил Неда. Когда мы приблизились к экипажу, он поспешил вперед — объяснить кучеру, что лучше избегать людных площадей и перекрестков. Фигурка на мосту по-прежнему не шевелилась. Оставшись на мгновение одна, я крикнула:

— Нед!

Услышав мой голос, Нед встрепенулся, наклонился вперед и заглянул вниз сквозь парапет. Он все так же смотрел мимо меня, куда-то в конец улицы. Я помахала ему рукой.

— Нед, я здесь!

И тут он меня увидел. Растерянное выражение глаз стало более осмысленным. В его мертвенно-бледном лице не было ни кровинки. Он посмотрел на меня ледяным, пронизывающим взглядом, как никогда раньше не смотрел. Затем отвернулся от парапета и скрылся из виду.

Воскресенье, семнадцатое — суббота, двадцать третье сентября 1933 года

Лондон

Воскресенье, семнадцатое сентября. Невероятно, но мои мемуары подходят к концу. Поначалу я даже не подозревала, сколько времени на них уйдет; мне казалось, недель шесть, не больше. Однако прошло пять месяцев, а я все еще не поставила точку. Не знаю, почему вышло так долго, ведь я усердно трудилась над рукописью каждый день. Пожалуй, иногда я слишком увлекалась дословной передачей диалогов и прочими подробностями, но каждый раз, вспоминая свою жизнь в Глазго, я не могла остановиться. Картины прошлого словно оживали у меня перед глазами, и я не хотела упускать ни одного нюанса. Как говорится, «Бог в деталях» (или правильно говорить «дьявол»?).

Завершение вызывает у меня смешанные чувства. Сегодня я устала и немного раздражена; видимо, мои силы на исходе. И еще опечалена: не столько трагизмом описанных событий, сколько тем, что — невзирая на суд и все прочее — я с наслаждением возвращалась в старые времена, к семье Гиллеспи, а теперь должна их отпустить и перерезать пуповину, соединяющую меня с прошлым. Конечно, я не прощаюсь с Гиллеспи навсегда. Они все еще здесь, рядом со мной. Если затаиться, можно почти физически ощутить их присутствие.

Увы, всего лишь несколько предметов напоминают мне о прежних временах. Раньше я хранила свои реликвии в шкатулке для украшений, но в последнее время предпочитаю держать их на столе. Мне нравится вертеть их в руках, погрузившись в раздумья. Две безделушки — простая латунная запонка, некогда принадлежавшая Неду, и половинка створчатой раковины — некоторые продавцы мороженого по сей день используют их вместо креманок. Нед выбросил ее в парке Кельвингроув. Я шла позади, с Мейбл или Энни, а Нед — с Уолтером Педеном. Мне нравилось наблюдать, как друзья неторопливо шагают рядом и беседуют (тогда я еще не знала, что Педен такой зануда). Нед доел мороженое и стал оглядываться, выбирая, куда бы девать пустую «креманку». Обычно посетители Выставки просто швыряли их в реку или в кусты, но Нед оставил свою раковину на деревянной изгороди и двинулся дальше. Там она и лежала, переливаясь белым и розовым на темном дереве. Неожиданно меня обогнали Сибил и Роуз, по обыкновению перекрикиваясь тоненькими голосами. На бегу они скользили ладонями по перилам изгороди и вот-вот могли сбросить раковину в реку, но, каким-то чудом не задев ее, весело умчались вперед. Дойдя до изгороди, я почти машинально подняла раковину и опустила в карман. Она была прохладной и влажной — наверное, Нед облизал ее языком.

11:30. Только что я чудесно вздремнула и проснулась свежей и отдохнувшей. Завтра надо позвонить в бюро и попросить их подыскать мне другую помощницу. По здравом размышлении, хорошо, что та девушка ушла. Когда она бросилась на меня, я увидела ее истинный характер: холодный и жестокий, склонный к неконтролируемым вспышкам гнева. Я тяжело пережила этот инцидент — после ее ухода меня постоянно мутило и лихорадило, а несколько раз даже вырвало. Сначала я решила, что она взялась за старое и подсыпала мне какой-то отравы. Не буду вдаваться в подробности, но мой желудок был как будто полон кофейной гущи, хоть я и не ела ничего подобного. Возможно, это просто реакция на потрясения минувшей ночи. Такое ощущение, что я исторгла из себя все тревоги и дурные предчувствия, накопившиеся за последние месяцы. И все-таки что это за темные крупинки, если не молотый кофе? Похоже на засохшую кровь. А может, это осадок неведомого вещества, которое образовывалось в моем теле из-за присутствия девушки? Интересно, внутренности могут кровоточить от страха?