Читать книгу "«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...» - Владимир Першанин"

Таким образом, из четырнадцати грузовиков к месту назначения дошли всего восемь. Погибли одиннадцать человек, не говоря о раненых и контуженных. Некоторые цифры я, возможно, назвал неточно, но скажу, что из четырнадцати водителей трое погибли, а трое получили тяжелые ранения. Мы ходили мрачные. Это не перевозка, а мясорубка! Еще пара рейсов, и от роты ничего не останется.

За людские потери с капитана Сулейкина спросили вскользь, сделали замечание, что пропало слишком много груза, но больше всего досталось за опоздание на сутки. Нас всех предупредили, что несвоевременная доставка грузов будет расцениваться как трусость. Сулейкина отчитывали без нас. Якобы обещали снять в следующий раз с должности, грозили еще какими-то карами. Говорят, капитан, много чего повидавший в жизни, в ответ выложил всё, что думает о рейсах под сплошными бомбежками.

— Сажайте за руль рядовым водителем, — громко возмущался он. — Испугали!

В конце нас все же похвалили и отправили назад. На этот раз мы возвращались по другой дороге, через Кедайняй. До армейского госпиталя в городе Кедайняй везли больше сотни раненых. Сухой паек мы уже смолотили, в Шяуляе нас не покормили. Мы и сами видели, что там творится, и спешили поскорее убраться. Долго искали госпиталь, а когда сгрузили раненых, ахнули! За несколько часов пути умерли человек двенадцать. Медсестра, сопровождавшая раненых, устало объяснила: увозили в первую очередь самых тяжелых.

— Их и там оставлять нельзя, и на машинах трясти опасно. Ладно, спасибо.

И пошла, покачиваясь от усталости, в своих кирзовых сапогах. А нам пришлось отстоять часа три в очереди на переправу. По дороге вышла из строя еще одна полуторка, и последние километры я тащил ее на буксире. Так закончился наш первый рейс.

Потом рейсы пошли один за другим. Пополняли роту машинами, нас кормили, наливали спирта, давали часов пятнадцать выспаться. Специального помещения для отдыха водителей не было. Спали в основном в кабинах. Приводили в порядок вместе с ремонтниками машины и снова отправлялись в путь. Как сплошное колесо. Одна рота где-то в пути, другая только что прибыла и зализывает раны, гудит электросварка, а мы выезжаем в путь. Бои шли такие сильные, что прерывать снабжение нельзя было даже на полдня. Конечно, кроме нас, действовали и другие транспортные части. Очень много было конных обозов. Они двигались медленно, но у них имелось существенное преимущество перед нами: часть пути они могли двигаться через лес.

Взамен разбитых машин давали другие. Как правило, старье. Если получим на роту «студебеккер», считай, праздник. В основном шли старые ГАЗ-АА (полуторки) и ЗИС-5. Изредка трофейные машины: немецкие, французские, итальянские. С ними тоже хватало хлопот. Мы порой не знали, что в них заливать. Нальешь нашего обычного бензина, они не тянут. Хорошо разбавишь авиационным, идут неплохо, но греются. Поломка «иномарки» требовала особого ремонта. Если позволяла обстановка, то поврежденные машины тянули на прицепе и 20 и 30 километров до пункта ремонтников. Но если отечественные машины чаще всего восстанавливали, то «фиаты», «опель-блитцы», «рено» так и оставались на обочине. Не было запасных частей. Их быстро раскулачивали. Кто-то аккумулятор снял, шину открутил, инструменты выгреб. Но все это были мелочи. Обычная жизнь на войне. Перегруженные машины, налеты немецкой авиации, от которой мы наловчились удирать уже с меньшими потерями. Однако люди продолжали гибнуть, горели или выходили из строя грузовики.

Как я уже говорил, основные потери мы несли от немецких истребителей, а на подъезде к Шяуляю — от артиллерийского и минометного огня. Поначалу потери были примерно такие. Допустим, выйдет 15 автомашин. До места назначения добирались 7–8. Две-три машины сгорали от вражеского огня, штук пять получали повреждения различной степени. Двух-трех человек за рейс теряли убитыми, пять-шесть получали ранения. Но это — поначалу. Потом мы приловчились и успевали выскакивать. Людские потери стали меньше. Из-за болотистых мест машины часто оставляли на дороге. Им, бедолагам, доставалось. Мы старались выбирать для поездок пасмурные дни, когда немцы не летали.

И еще скажу доброе слово о наших летчиках. Смелые ребята! Даже если один истребитель в воздухе появлялся, мы чувствовали себя уверенно. Я видел, как одиночка, не колеблясь, шел на пару немецких «мессеров» или два наших самолета вступали в бой с четырьмя «фоккерами». Каков был результат, мы, как правило, не видели. Самолеты взвивались вверх и сражались на высоте, удаляясь от нас. Гибли и наши летчики, но и фрицев сбивали.

Слова «боевое братство» звучат несколько возвышенно. Но это понятие я хорошо усвоил во время наших рейсов от Каунаса до Шяуляя. Дежурство возле зениток в Подмосковье было детской игрой по сравнению с рейсами, которые мы наматывали по территории Литвы. Зенитной защиты у нас не было. «Яки» и «Лавочкины» прилетали и улетали. Мы снова оставались один на один с немецкими самолетами. Единственная надежда — на собственное умение и друзей.

С моим земляком Ваней Крикуновым мы проехали не одну сотню километров. Третьим в нашей компании стал Вася Бессонов. Наш ровесник, тоже из села, только из Свердловской области. Вася уже потерял за годы войны старшего брата, дядьку и двух двоюродных братьев. Недавно забрали в армию младшего брата. Вася переживал за него и без конца повторял:

— Лишь бы не в пехоту… лишь бы не в пехоту.

На подступах к Шяуляю мы видели целые поля погибших и незахороненных бойцов. Все мы ругались, обвиняя начальство в равнодушии. Но шли такие сильные бои, что я подспудно понимал — до погибших не всегда доходили руки. Читая книги о войне, я не раз обращал внимание на то, что многие авторы изображали сорок четвертый год годом нашего победоносного наступления. Мол, шли бои, фашисты сопротивлялись, но мы их ломали и, громя деморализованные части, двигались вперед. Ура! Победа не за горами.

К сожалению, я видел другое. Жестокие бои, контратаки немцев, артобстрелы, а чертовы «мессеры» и «фоккеры» не оставляли нас в покое. Во время очередного рейса мы зевнули, понадеявшись на низкую облачность, и на колонну налетели «Мессершмитты». Две машины сгорели, а три других, в том числе мой «шевроле» и полуторка Вани Крикунова, получили сильные повреждения. Иван вез продукты и теплую одежду. Осколки бомб, 20-миллиметровые снаряды и пули изрешетили кузов, превратив груз в месиво крупы, муки, подсолнечного масла, лохмотьев одежды и брезента.

Наши три поврежденных грузовика оставили в лесу до прибытия ремонтников, поручив нам похоронить погибших товарищей. Мы везли артиллерийские расчеты, погибли четыре человека. Один сгорел, превратившись в обугленный чурбак, размером с десятилетнего ребенка. Другого собирали по кускам. Завернули руки-ноги в шинель, связали веревкой и положили тяжелый, пропитанный кровью сверток в могилу. Молодому водителю сделалось плохо, начало тошнить. Мы управились вдвоем. Парень извинялся и объяснял:

— Я мальчишкой видел, как корову резали. Два дня наизнанку выворачивало. А тут люди… жуть какая!

Конечно, мы несли потери. Я считаю, большие. Но их нельзя было сравнить с тысячами погибших пехотинцев. На войне все относительно. Вез раненого офицера из тяжелого гаубичного дивизиона. Он вспоминал, какой сильный был обстрел. Пятнадцать или двадцать человек из дивизиона похоронили. А спустя несколько дней пехотинцы рассказывали, как после нескольких атак в роте из восьмидесяти бойцов осталось не больше десятка.