Читать книгу "Я, Мона Лиза - Джинн Калогридис"

— Мне кажется, что… еще один человек, здесь, во Флоренции… знает, кто этот убийца, — очень тихо произнесла я. — Со временем я тоже узнаю его имя. И в тот день его, наконец, настигнет справедливое наказание — от моей руки, надеюсь.

— Какой в этом толк? — недовольно буркнула рабыня. — Слишком поздно. Джулиано больше нет, жизнь твоей матери погублена. Она собиралась к нему в ту ночь. Ты знала об этом? Она собиралась оставить твоего отца и уехать с Джулиано в Рим… В ночь перед его убийством она ходила к нему, чтобы об этом сообщить…

Я уселась перед огнем, пытаясь согреться. В тот день я больше ничего не сказала Дзалумме. Глядя на пламя, я думала о загубленной жизни мамы и молча пообещала себе, что найду способ отомстить за нее и за наших двух Джулиано.

Зимние дни тянулись медленно. В отсутствие Леонардо я почти каждый день отправлялась молиться в маленький придел церкви Пресвятой Аннунциаты. Я скучала по художнику: он был единственным связующим звеном с моим настоящим отцом и возлюбленным Джулиано. Я знала, что он, как и я, оплакивал их потерю.

Почти каждый вечер, когда путь был чист — то есть когда Франческо отправлялся развратничать, — потихоньку спускалась в его кабинет и обыскивала письменный стол. Несколько недель я ничего не находила. Приходилось отмахиваться от грустных мыслей, напоминая себе, что скоро в городе будет Пьеро. Он вернется, и тогда я уйду от Франческо и вместе с Маттео, отцом и Дзалуммой попрошу убежища у Медичи.

Но Пьеро не вернулся.

Как жена высокопоставленного «плаксы» я была вынуждена по-прежнему посещать субботние проповеди для женщин, которые устраивал Савонарола. Я появлялась в Сан-Лоренцо вместе с Дзалуммой и усаживалась вблизи высокого алтаря и аналоя, где всегда сидели те, кто был лично знаком с монахом. Я терпеливо выносила проповедь, представляя себе, как пойду к Леонардо и закажу ему красивый памятник для моего Джулиано. Но однажды мое внимание привлек звенящий голос фра Джироламо, который язвительно обратился к притихшей пастве:

— Те, кто до сих пор любит Пьеро де Медичи и его братьев, Джулиано и так называемого кардинала Джованни…

Мы с Дзалуммой продолжали смотреть прямо, не осмеливаясь переглянуться. Боль и гнев ослепили меня. Я слышала слова проповедника, но не видела его лица. «Глупец, — подумала я. — Ты даже не знаешь, что Джулиано мертв…»

— Господь ведает, кто это! Господь заглядывает в их души! Говорю вам, те, кто продолжает любить Медичи, сами такие, как они: богатые идолопоклонники, которые благоговеют перед языческими идеалами красоты, языческим искусством, языческими сокровищами. А тем временем, пока они увешивают себя золотом и драгоценными камнями, бедняки умирают от голода! Это не мои слова — моими устами говорит Всевышний: те, кто молится на таких идолопоклонников, заслуживают узнать прикосновение к шее топора палача. Они ведут себя как безголовые люди, не думая о законе Божьем, не сочувствуя бедным, так что так тому и быть: они лишатся голов!

Я продолжала молчать, но внутри у меня все бушевало, когда я вспомнила строчку из самого последнего письма, обнаруженного в столе у Франческо:

«Более того, наш пророк должен удвоить свой пыл, особенно в речах против Медичи».

Я вскипела. Меня охватила дрожь, и я молилась, чтобы вернулся Пьеро.

За это время я нашла только одно письмо в кабинете Франческо — опять написанное тем же самым корявым почерком.

«Ваши страхи об отлучении от церкви безосновательны. Я и прежде Вам говорил, что главное — верить. Пусть он проповедует без страха! Не сдерживайте его. Вы убедитесь в моей правоте. Папа Александр смягчится».

Прошел год, начался другой. В самый первый день 1496 года Лодовико Сфорца, герцог Миланский, предал Флоренцию.

Одной из драгоценностей, похищенных королем Карлом у Флоренции во время его марша на юг, была крепость Пиза. Ею издавна правила Флоренция, хотя она всегда жаждала обрести свободу. После вторжения французов город перешел в их руки.

Но Лодовико с помощью подкупа уговорил хранителя крепости отдать ключи от нее самим пизанцам, и Пиза сразу освободилась — и от Карла, и от Флоренции.

Лодовико, великий хитрец, сумел сохранить в тайне свою причастность к этому делу. В результате флорентийцы поверили, будто Карл даровал пизанцам самоуправление. Карл, провозглашенный Савонаролой Божьим ставленником, который принесет Флоренции великую славу, вместо этого предал ее.

И люди обвинили во всем Савонаролу. Впервые вместо похвалы они начали выражать недовольство.

Обо всем случившемся нашептал мне однажды Салаи, не в силах скрыть свое воодушевление. Произошло это в семейном приделе, когда я пришла туда молиться. Новость заставила меня улыбнуться. Если это был результат работы Леонардо, тогда я могла с радостью смириться с его отсутствием.

С наступлением весны зарядили бесконечные дожди. Районы города, располагавшиеся в низинах, были затоплены, пострадало много мастерских, в том числе и красилен, что, в свою очередь, снизило прибыль торговцев шелком и шерстью, к которым относились Франческо и мой отец.

Но пока мы не испытывали недостатка в продуктах, особенно если учесть связи Франческо.

В те дни мой муж пребывал в исключительно благостном настроении. Причину я узнала только однажды вечером, за ужином, когда у Франческо особенно развязался язык.

Буря на улице стихла, перейдя в нескончаемый серый моросящий дождь. За неделю такого мрака наш дом превратился в холодный склеп, продуваемый всеми ветрами, и мы трое — отец, Франческо и я — все чаще сидели у самого огня.

Вторую половину дня Франческо провел во Дворце синьории, поэтому был одет в свою лучшую длинную тунику — бордовую, отделанную коричневым соболем по краю рукавов и горловине. Он пришел домой, улыбаясь, и с каждой минутой его настроение все улучшалось. Когда мы расселись за столом и разлили по бокалам вино, Франческо больше не мог сдерживаться.

— Хорошая новость, мессер Антонио! — произнес он, обращаясь к отцу — бледному иссохшему человеку, своему ровеснику, который казался гораздо старше. Глаза Франческо сияли, кончик носа, и щеки все еще были красные, оттого что пришлось ехать домой верхом в такой сырой холодный день. В волосах у него скопились крошечные капельки влаги, которые теперь поблескивали от пламени в камине. — Наверняка вы помните прошлогоднее папское бреве, призывавшее фра Джироламо прекратить проповеди?

— Помню, — отвечал отец без особого энтузиазма. Проповеди Савонаролы продолжались, несмотря на приказ. Некоторые поговаривали, что не за горами его отлучение от церкви.

— Расследовав это дело, его святейшество осознал несправедливость подобного требования. Сегодня в синьорию пришла петиция от Папы, в которой говорится, что фра Джироламо может продолжать проповедовать, если только не будет резко критиковать Рим и особенно его святейшество. — Франческо просиял и, откинув голову, сделал большой глоток вина.

Я слушала, стараясь сохранять вежливое незаинтересованное выражение, а про себя удивлялась, откуда Франческо узнал об этом — от членов синьории или от своего таинственного корреспондента. Я решила той же ночью, если удастся, обыскать его стол.