Читать книгу "Фальшак - Андрей Троицкий"

– Можешь повернуться, – убирав «Астру» девятого калибра в карман матерчатой куртки, скомандовал Панов. Выплюнул слюнявый окурок.

Бирюков повернулся спиной к стене, осмотрелся по сторонам.

– Ну и сральник, – сказал он.

– Я специально пригласил тебя сюда, чтобы ты чувствовал себя, как дома, – ответил Панов. – Теперь открой сумку и покажи ее содержимое.

Ищенко попятился, отступил в сторону на несколько шагов, он держал пистолет по полусогнутой руке у бедра. Бирюков встал на корточки, расстегнул «молнию» простой хозяйственной сумки, сшитой из синтетической ткани. Повернул сумку так, чтобы пачки денег, перехваченные бумажными лентами или резинками, оказались на виду. Сверху лежала большая лупа с двадцатипятикратным увеличением.

– Здесь все деньги?

– Где мой отец? Он жив?

– Велел тебе кланяться в пояс. Но я не могу передать поклон, спина побаливает. Подожди, закончим с деньгами, и до старика доберемся. Я спрашиваю: здесь все мои фантики?

– Все. И даже больше.

– То есть? – не понял Панов. – А на хрена ты принес увеличительное стекло? Напоследок хочешь выжечь на куске фанеры свое имя, дату рождения и сегодняшнее число, день своей трагической гибели? Но ни одна собака не прочитает твои письмена, потому что никому не интересно, в какой именно день откинул копыта некий Бирюков. Да и день не солнечный.

– Спасибо, что ободрил меня перед смертью, – ответил Бирюков. – Там у гаражей я подобрал триста девяносто тысяч баксов. Здесь ровно четыреста тысяч гринов. Настоящих, не левых. Возьми лупу и убедись сам. На всей последней партии, что вы напечатали в своей типографии, на каждой сотенной купюре, едва заметный брак. С левого края, с той стороны, где портрет президента Франклина, внизу крохотное продолговатое пятнышко. Его разглядишь только при сильном увеличении. На деньгах, которые я принес, этого брака нет. Потому что бабки настоящие.

* * *

Панов шагнул вперед, вытащил из сумки пачку денег и лупу. Разорвав упаковку, долго рассматривал стодолларовую банкноту через увеличительное стекло, хмыкал и, поглядывая на Ищенко, кивал головой. Просмотрев два десятка купюр из разных пачек, бросил деньги и лупу обратно в сумку.

– И как это понимать? – спросил он.

– Менты получили наколку от осведомителя, что в деревенском доме я спрятал поддельную валюту. И нагрянули с обыском. Но до их появления я сумел спалить все твои фантики в камине. А деньги… Я их получил после выставки картин русских художников, которая состоялась в Германии. Мой агент удачно продал около сотни картин. Поэтому я стал немного богаче.

– Ты, я вижу, стал не богаче, ты стал тупее бабьей жопы, – усмехнулся Панов. – Если тебе открутить башку, ты, наверное, даже поумнеешь. Глазам своим не верю… Принести в эту клоаку четыреста штук наличными. Это даже не фантастика, это что-то из ряда вот… Тебя хоть поставили на учет в дурке?

Ищенко засмеялся собачьим лающим смехом.

– Я хочу знать, на что ты рассчитываешь? – не унимался Панов.

– Я думал, это будет честная сделка, – ответил Бирюков. Спросив разрешения, он поднял пачку сигарет, закурил, украдкой посмотрел на часы: четверть второго. – Думал, что я покупаю у тебя жизнь своего отца. Ты отпускаешь его, забираешь деньги и уходишь. Мы разойдемся навсегда, ты никогда больше обо мне не услышишь. Твое имя я не вспомню даже во сне.

Панов наморщил лоб. Со стороны казалось, что он напряженно обдумывает ситуацию.

– Хорошее я выбрал место для душевного разговора, – сказал Панов.

– Неплохое, – согласился Бирюков. – Дерьмом воняет. А так ничего.

– Это для тебя дерьмом воняет, пылью, крысами, – Панов как-то грустно улыбнулся. – А для меня это не помойка, а запах детства. Я родился и жил до шестнадцати лет в той общаге, которую неделю назад сровняли с землей. Я поименно помню всех людей, кто жил в этом доме, в этих квартирах. Так-то вот, братан, я как будто в детстве побывал… Да, грустным было мое детство. И юность тоже так себе, хреноватая.

– Как же с моим отцом?

– Никак. Не задавай вопросов, мы не в ментовке. Я вот думаю, какое удовольствие тебе доставить перед смертью. Сигарету ты уже выкурил… Хочешь, сыграем в карты на интерес. Правда, денег у тебя теперь уже нету. Ну, давай так: проигравший моет ноги победителя.

– И пьет воду? – спросил Бирюков.

Ищенко снова надрывно засмеялся. Панов поморщился, поняв, что время пустого базара кончается и пора переходить к делу. Ногой он отодвинул в сторону сумку. Шагнул к Бирюкову, встал в пол-оборота и прошипел, брызгая слюной.

– Ты говоришь: отпусти. Говоришь: не вспомню. А что мне делать с Архиповым? Как с ним быть? Ему тоже память кирпичом отшибет? Ты решил, что я лох и поверю, что твоя паршивая мазня где-то в Германии продалась за такие бабки? Четыреста штук – это баксы Архипова. Ну, как быть с ним?

Панов ребром ладони наотмашь ударил по горлу слева. Удар оказался таким предательски неожиданным, что Бирюков не успел поднять предплечья, чтобы защититься. И через мгновение получил чашечкой ладони по уху. В голове что-то щелкнуло. Следующий удар основанием кулака прошел снизу вверх, по губам, по носу. Бирюков почувствовал сладковатый вкус крови. Панов, отступив на полшага, провел удар по дуге в челюсть, но Бирюков, прижавшись спиной к стене, выставив предплечья, сумел закрыться. Лишь локоть скользнул по виску. Панов ударил левым локтем, снизу вверх, по рукам, защищавшим лицо.

– Как же быть с Архиповым? – закричал он. – Я не слышу? Как с ним быть? Пусть живет дальше?

Отступив еще на полшага, Панов выбросил вперед ногу, носком ботинка нанес удар чуть ниже правого колена. Бирюков пошатнулся, прижал ладони к стене, стараясь не упасть. Но Панов, хорошо поднаторевший в жестоких тюремных драках, вскинул колено левой ноги и ударил в живот, выше лобковой кости. Бирюков понимал, что долго на двух конечностях ему не выстоять, мир шатался и плыл перед глазами. В следующую секунду он получил твердым рантом ботинка по голени, вскрикнул от боли, согнулся и пропустил прямой встречный удар кулаком в левую бровь. Видимо, бил Ищенко, которому невмоготу стоять в стороне, когда можно со вкусом, со знанием дела, забить человека, медленно превращая свою жертву в мешок с переломанными костями.

Кожа лопнула, кровь брызнула на плащ, залила лицо. Бирюков упал на колени. Чья-то подметка въехала ему в грудь, явственно слышно, как затрещали ребра. Он упал боком на пол. Оттолкнулся одной рукой, пытаясь подняться, и снова упал. Панов пару раз врезал под ребра, наступил ботинком на пальцы, выдержал паузу и снова наступил.

– Как же с Архиповым? – проорал Панов. – Он жив? Говори, тварь, это твой последний шанс. Говори.

Бирюков открыл рот, плюнул кровью на пол. Он плохо видел, и со слухом случилось что-то странное. Слова Панова, подхваченные эхом, долетали издалека, словно из глубокого подземелья или горной пропасти.