Читать книгу "Моя купель - Иван Григорьевич Падерин"

способности в лепке.

Вучетич посмотрел на него сквозь очки и сказал:

— Надо сначала полюбить глину...

На столе, в тарелке, лежали ломти черного хлеба свежей выпечки. Евгений Викторович взял один ломоть и, продолжая разговор, спрятал руки под стол, изредка поплевывая на пальцы то одной, то другой руки. Тем временем Шукшин рассказывал что-то интересное, заразительно хохотал. Вучетич, не спуская с него глаз, попросил у меня коробок спичек. Так прошло минут десять — пятнадцать. И вдруг, именно вдруг, на столе появился миниатюрный скульптурный портрет Василия Шукшина, вылепленный из хлебного мякиша. Удивительно верно схвачены черты смеющегося скуластого лица, характерный лоб с глубокими изломами морщин, взъерошенные волосы — все точно, почти фотографично, с небольшим налетом иронического гротеска. Шукшин, узнав себя в этом портрете, вскочил:

— Обалдеть, дьявольски похож!.. Как это можно?

— Так просто, этюд, — ответил Вучетич.

— Не верю. Под столом есть какой-то инструмент?

— Есть. Вот, пальцы. — Евгений Викторович развернул перед ним свои ладони...

Прошло недели три. Поздно вечером раздался телефонный звонок. Поднимаю трубку, слышу знакомый голос чем-то возмущенного Василия Шукшина. Спрашиваю:

— Что случилось?

— Возмутительно! Пока ездил в командировку, они забрались в комод и съели мой портрет. — Кто?

— Пока жив, буду вести с ними беспощадную борьбу.

— С кем?

— Да с этой нечистью — тараканами...

Я засмеялся, не зная, как ответить на такую ругань.

— И ты еще смеешься? — возмутился он.

— Готов плакать, но дело непоправимое.

— Почему?

— Евгений Викторович в Кремлевке, кажется, снова инфаркт у него.

— Инфаркт... — Шукшин замолчал, были слышны его сдержанные вздохи. — А к нему можно прорваться?

— Пока нет. Поправится, тогда попробуем.

— Жаль... Но ты ему скажи: я хотел скопировать тот портрет, из дерева вырезать, а теперь хоть реви...

— Поправится — скажу, — заверил я.

Евгений Викторович вернулся к работе в середине зимы. Я передал ему разговор с Шукшиным. Посмеялись. И тут же он по-своему уловил смысл этого разговора.

— Рад встретиться с талантливым человеком, только вылепить такой же портрет не смогу. Так и скажи ему — не смогу. Может получиться хуже или вовсе ничего не получиться. Впрочем, давай подождем годика три-четыре. Вырублю его бюст из мраморной глыбы. Я очень верю в него...

Прошли годы. Василий Шукшин стал известным писателем, актером, кинорежиссером.

Евгений Викторович после открытия памятника-ансамбля на Мамаевом кургане все чаще и чаще хватался за сердце, целыми месяцами коротал время на больничной койке. Встреча между ними не состоялась: каждый был занят своими неотложными делами. Каждый горел ярким пламенем творчества. А потом...

О последних встречах с Евгением Викторовичем могу поведать выписками из своего дневника.

7 апреля 1974 года.

Кремлевская больница, палата 22-А.

Я принес Евгению Викторовичу (с разрешения лечащего врача) флакончик прополиса и бутылку серебряной воды. У него болело горло, душил сухой кашель, жаловался на почки.

Три с лишним месяца я не встречался с ним и сейчас был поражен его видом: бледный, щеки провалились, кожа на лице прозрачная, отрастил длинную гриву — давно не подстригался, но побрит. Глаза выцвели до белизны и смотрят на мир устало.

Он пригласил меня к столу и, помолчав, признался:

— Она приходила ко мне, дышала холодом в лицо, леденила грудь, зажимала сердце когтями, но я оттолкнул ее, прогнал. Теперь буду жить. Через неделю переведусь в загородную Кремлевку или Барвиху. Работать надо. Памятник «Освобождение Украины» будут строить в Киеве, над Днепром. Уже есть Постановление. (Он зачитывает мне на украинском языке решение ЦК КПУ и Совмина УССР о памятнике-музее.) Перед «командировкой» сюда, в больницу, — продолжал Евгений Викторович, — я ездил в Киев. Показывал проект и макет всего ансамбля. Демонстрировал в большом зале заседаний Совмина. Прожекторами с трех сторон освещал — утренним, дневным и вечерним солнцем. Внушительно получилось, аплодировали!..

— Рваться к работе, пожалуй, рановато, — заметил я.

— Недавно приходил ко мне один старый друг, вроде тебя, сказал: «Все кипишь, никак тебя тут не угомонят!» Зачем он так сказал?..

Я пожал плечами, дескать, не тема для разговора.

Он ответил на это по-своему:

— Теперь я ничего не боюсь...

Помолчали. Вижу, он ищет момент для начала разговора о том, что волнует его, о чем, вероятно, думал до моего прихода.

И вот заговорил:

— Скончался Буденный, и в моей груди стало пустовато: дух гражданской войны потерял былую значимость.

Умрет Жуков, и закачается в моих глазах монумент Победы... Одно плечо уже отвалилось: умер Иван Степанович Конев... Трудно будет художникам решать темы войны без таких натур.

Чувствую, что он готовит меня к пониманию его забот о развитии искусства вообще, монументального в частности. Говорит долго, раздумчиво. Ход его мысли сводится к тому, что нет искусства вне идеологии, вне политики. Наше искусство, искусство социалистического реализма, должно быть наступательным. Оборона равнозначна отступлению.

И вдруг спрашивает:

— Есть на свете вечный двигатель? Ты скажешь — нет. Вот зря. Движение мысли вечно, как и движение Вселенной. А в искусстве — Леонардо да Винчи! Ведь он двигает искусство и сегодня, и будет двигать еще века...

У Евгения Викторовича много задумок, много планов. Тоскует о строительстве памятника Победы в Москве. Проект есть, вылеплены эскизы главных фигур, но нет решения об утверждении проекта, к строительству приступят неизвестно когда.

Замыслов в его голове еще на десять жизней. Как жаль, что природа, как мне кажется, дает таким людям десятикратный запас энергии мозга и однократный — сердца. Мозг этого художника, получив сигнал сердца SOS, излучает мысли, ищет ответных действий, но, увы...

12 апреля 1974 года, 21 час.

Передано сообщение по радио: скончался великий скульптор Советской эпохи Евгений Викторович Вучетич.

16 апреля 1974 года, 11.00.

Краснознаменный зал ЦДСА.

Стою в почетном карауле. Огромный постамент. И он, Евгений Викторович, тоже кажется мне таким огромным, что Краснознаменный зал стал тесным. И вспомнилось мне небо Сталинграда 23 августа 1942 года: солнце сморщилось, завернулось в обрывки неба и покатилось на восток.

Евгений Викторович всегда покорял меня своей энергией, талантом, неповторимостью своего вклада в искусство монументальной