Читать книгу "Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера - Джесс Хилл"

Итак, если для Рикарда-Белла сами по себе свидетельства детей недостаточны, как же он проверяет достоверность обвинений? «Нет никакого конкретного способа проверить рассказ об абьюзе. Необходимо анализировать ситуацию в целом [в том числе официальные документы полиции или органов опеки], составить представление о том, что происходит в семье, и на основе всего этого сделать предположение, могло иметь место насилие или нет», – сказал психиатр. Один из способов оценки, к которому он обращается, – беседа с ребенком в присутствии предполагаемого абьюзера. После нескольких общих вопросов о том, было ли между ними что-то, что «вызывало дискомфорт», необходимо прямо процитировать обвинения и посмотреть, как ребенок и его обидчик будут реагировать. «Если злоупотребления были, то, как правило, возникает неловкость, заминка… Видно, что между ребенком и родителем появился некий барьер. Если же серьезных признаков абьюза нет, то обычно специалист в состоянии это заметить. Мальчик или девочка нормально взаимодействует со взрослым и чувствует себя свободно. Бывает, что ребенок кажется напуганным – это само по себе о многом говорит. Иногда обвиняемый родитель даже толком не понимает, что именно против него выдвигается. Очень важно, чтобы между старшим и младшим произошел открытый разговор, проясняющий ситуацию для обоих. Устраивать такую беседу в ходе анализа ситуации в семье очень полезно». «Но не будет ли такой опыт травматичным для ребенка, особенно если за его словами стоят реальные факты?» – спросила я. «Да, меня всегда это беспокоит, – согласился Рикард-Белл. – И другим судебным органам, может, действительно не стоит интервьюировать жертву совместно с обвиняемым… Однако в Семейном суде очень часто поднимается вопрос абьюза, это большая проблема. В Суде по делам детей такие обвинения рассматривают намного реже. Нам приходится сталкиваться с разными случаями, и мы не можем просто принять на веру утверждения, что насилие имело место. Подумайте, какой ущерб может нанести детям запрет на отношения с родителем, который ни в чем не виноват. И каким кошмаром обернется для него постоянное давление родителя, который делает из него жертву». Когда я рассказала о таком подходе доктору Куадрио, та возмутилась: «Нет, не думаю, что такой метод работы уместен! Пусть следственные органы сами проводят очные ставки. И записывают их на видео по всем правилам. Для меня как врача бесполезно задавать участникам конфликта подобные вопросы и на основе их ответов делать заключение, было что-то или нет. Чтобы подтвердить обоснованность своего мнения, мне нужно иметь запись интервью. И лучше, чтобы еще кто-то присутствовал во время нашего разговора». Однако Семейный суд не требует и даже не рекомендует экспертам, пишущим заключение, документировать их общение с фигурантами дела. И самим дающим интервью тоже запрещено вести записи. Единственным документом по итогам общения психиатра с ребенком и родителем являются заметки, которые делает доктор, а также само его заключение.

Анализируя, действительно ли один из родителей ведет себя жестоко или злоупотребляет своей властью, по Рикарду-Беллу, следует обращать внимание на определенные признаки: «Люди, склонные к насилию над детьми, обычно страдают заметными расстройствами личности. Иногда такой человек сам пережил психологическую травму в детстве, прошел через трудный юношеский период, возможно, имел проблемы с законом. Все это затем выливается в асоциальность и неадекватное поведение»[155].

Мое интервью с Рикардом-Беллом вышло в эфир на радио ABC в передаче Background Briefing в 2015. [38] После чего я получила десятки электронных писем, в том числе и от человека, назвавшегося офицером полиции и психологом, работающим в подразделении по защите детей (он просил не называть его имя). «Хочу сказать об одной серьезной проблеме, о которой знают многие из тех, кто ведет практическую работу по защите детей, – написал он. – Слишком часто мы сталкиваемся с очень тонкой манипуляцией, к которой прибегают люди с педофильскими наклонностями. Это показывают социологические данные, из которых становится ясно, что менее 1 % совершивших сексуальное насилие над несовершеннолетним получают срок за свое преступление. В будущем вам, наверное, стоит опубликовать интервью с теми, кто трудится на передовой и часто контактирует с обвиняемыми в детском абьюзе».

Психиатр делает заключение о том, кто прав, кто виноват, по результатам бесед с членами семьи, но записи этих разговоров не ведутся.

Я решила изложить теории и методы Рикарда-Белла одному из ведущих экспертов, изучающих сексуальное насилие над детьми, почетному профессору Сиднейского университета Киму Оатсу. «Было бы действительно здорово, если бы существовало нечто вроде теста на абьюз, правда? – сказал доктор Оатс, когда я спросила, как вообще выявляют насильника. – Общественный стереотип рисует эдакого неприятного персонажа в темном плаще, наблюдающего за жертвой из темного угла. Но на самом деле – ничего подобного. Сексуальные преступления совершают подчас образцовые граждане. Их уважают соседи, знакомые, родственники, ценят коллеги по работе. Их наклонности проявляются тайно. Какого-то универсального человеческого типажа педофила не существует». Впрочем, некоторые абьюзеры проявляют себя и в других криминальных сферах – совершают насильственные преступления или разбой. Однако большинство, по словам профессора, «самые обычные, вполне респектабельные люди». «Поэтому так трудно бывает поверить ребенку. Все думают: неужели этот симпатичный человек может быть насильником?» Также Оатс отмел идею, будто можно идентифицировать абьюз, наблюдая за тем, как дети взаимодействуют с подозреваемым в непристойном поведении родителем. «Ребенок, подвергшийся сексуальному насилию, может нормально относиться к тому, кто надругался ним. Некоторые будут пытаться избегать родителя-растлителя, а другим, напротив, иногда будет приятно проводить с ним время – детям может нравиться, когда взрослый уделяет им внимание. Нередко их подкупают подарками». Если несовершеннолетний в целом страдает от неуверенности в себе, то он, как считает профессор Оатс, особенно уязвим, потому что абьюзер иногда умеет дать жертве ощущение, что она для него значима. «Ужасно, когда такое происходит, потому что ребенок растет и развивается, ощущая, что он представляет ценность только как объект сексуального желания».

Во время интервью с Рикардом-Беллом я поинтересовалась, есть ли у него специальная подготовка для работы именно со случаями сексуального насилия над детьми. «Когда проходишь обучение в области детской психиатрии, получаешь знания обо всех сторонах детского развития и любых видах влияния на детскую психику. Сюда входит и сексуальное воздействие, – ответил доктор. – Я видел много детских психологических травм, не только в половой сфере. Сексуальный абьюз – просто один из видов абьюза». В подписанных Рикардом-Беллом заключениях, которые я читала, встречались такие обороты, как «промывание мозгов» и «парентификация». Я спросила, откуда взялись термины? К каким признанным исследователям насилия над детьми он апеллирует, когда формирует свое мнение по тому или иному делу? И получила такой ответ: «Это весьма сложная область знания, в которой нет объективной информации и не проводится достоверных исследований, так что вся научная литература сводится к тому, что цитируются разные мнения уважаемых и опытных коллег и приводятся конкретные прецеденты, с которыми они сталкивались». «Не назовете ли все же кого-то конкретно?» – настаивала я. «Есть люди, которые изучали разные расстройства – к примеру, Гарднер выявил синдром родительского отчуждения. По поводу этого диагноза и его применения на практике было много дискуссий. Но в клинической практике мы часто видим детей, которые отдалились от одного из родителей под давлением другого. Думаю, эта теория в некоторых обстоятельствах может быть полезна, но не стоит прибегать к ней слишком часто. Иногда ее неверно применяют. А понятие парентификации изначально было выдвинуто одним из первых психотерапевтов, начавших работать с детьми, – Сальвадором Минухином. Он говорил о том, что некоторым детям приходится как бы усыновлять родителей, брать их под опеку. То есть о том, что взрослый и ребенок меняются ролями. Зачастую мы видим у детей постарше именно такую динамику… Они беспокоятся о родителях, покровительственно к ним относятся».