Читать книгу "Кроха - Эдвард Кэри"

Я помахала рукой Парижу и всему, что с ним было связано. Я уплываю на остров. Нас будет разделять море. Не преследуй меня, даже никогда не пытайся.

И вот я стою на палубе корабля, рассекающего воды Английского канала, в сопровождении своих любимых, чтобы поведать англичанам наши истории. Вы же слыхали о Синей Бороде, Спящей красавице и Коте в сапогах? А вот новая сказка – о маленькой женщине, что тащила историю на своем горбу. Хотите крови? Это у меня есть. Дворцы? Ну, конечно. Лачуги? Еще бы! А монстры? Да, да, и монстры у меня есть. Приходите и смотрите! Только приходите – и вы увидите все своими глазами, я покажу вам, как все было, я расскажу вам, как умею, на что способен человек.

Но есть ли у вас там любовь?

Да! О, да.

Мы плыли прочь, малыш Эф и я. Франция оставалась далеко позади, превращаясь в полоску суши, пока и она совсем не исчезла. Никогда больше Андре Валентен не разобьет мне сердце. Я отвернулась от французского берега и указала малышу Эф вперед: смотри туда! Там, за проливом, находится Великобритания. А зачем мы ей? И зачем она нам? Там говорят по-английски – мы знаем английский? Жеорг Третий. Дуувр. Театр «Лицеум» Лон-дон.

– А мы вернемся домой, мамочка? Мы когда-нибудь вернемся домой?

– У нас будет новый дом, Эф, совершенно новый. И нам не захочется его покидать.

Послесловие

1802–1850
Дома

Мне восемьдесят девять лет.

Глава семьдесят вторая

Седьмая группа голов

И вот я тут. Наверху. В окружении моих вещей. Вон на стене висит мой портрет кисти Жака-Луи Давида. А там в ящике под стеклом посмертная маска дядюшки Куртиуса. Цела и изготовленная Эдмоном деревянная кукла, мое подобие, а рядом с ней манекен, изображающий мужчину, которого я некогда знала. Там же восковое сердце, а около него восковая селезенка-хандра, и там же моя восковая голова, вылепленная Куртиусом, когда мне было семь, и папенькина нижняя челюсть, не потерянная за все эти долгие годы, ну и наконец, вернее, самое главное – безликая кукла Марта, маменькин подарок. Все это со мной, и я с ними. А где мы все? Мы в Лондоне. Мы в богадельне? Нет. Разве у обитателей богадельни имеются дорогие им вещи? Мы в собственном доме, мы его владельцы, и мы весьма преуспели в жизни. Мы вскарабкались на верхотуру высшего общества Лондона, который представляет собой самую исполинскую кучу дерьма, какую довелось наложить человеку, уродливый нарост циклопических размеров. Должна, однако, признаться, что я сохранилась не целиком. Теперь я состою из трех частей. Мои зубы давно выпали, и их заменили новыми: я их вставляю, верхние и нижние, и щелкаю челюстью, как папенька. Когда я их вынимаю, мое лицо сморщивается, и нос свисает к подбородку, так что они едва не соприкасаются. Я ношу очки с толстенными стеклами, в круглой проволочной оправе. Без их помощи я никого и ничего не вижу ни вблизи, ни вдали.

Мой дом стоит на Бейкер-стрит[25], и это подходящее название, потому что в каком-то смысле мы здесь выпекаем людей. Наш дом очень большой, просто какой-то огромный слон, гигантский монстр. В этом здании хранится история. Мы демонстрируем наших людей, наших кукол, в первом и втором этажах и в подвале. У нас тут есть зал с королевскими особами и прочими важными персонами, где собраны все знаменитости последних лет. В третьем этаже располагается наш производственный цех, где ежедневно мы плавим воск и отливаем людей, а люди приходят, и люди уходят. А я наблюдаю за этим многолюдным цирком жизни. Всех их хлебом не корми – дай только прославиться. Наконец я в полной безопасности. Я вспоминаю, как вдова Пико считала себя в безопасности, прячась за крепкими воротами. Но ни один дом не обеспечит тебе безопасность, все дома норовят рухнуть. А внизу, в подвале, вдали от солнечного света, во тьме, мы держим совсем других людей, бесславных, тех, кто совершал дурные поступки. Всегда находятся такие. Сегодняшние негодяи в одной компании со вчерашними. Там наша Комната ужасов. Только вчера, когда я спустилась в подвал, какой-то юнец, из простонародья, стоял перед Жан-Полем Маратом в кровавой ванне и пялился на жалкое тело, вылепленное Эдмоном, и рану, которая до сих пор кажется совсем свежей, и этот самый юнец преспокойно жевал пирог со свининой.

Я постоянно совершаю такие обходы, инспектирую их всех, брожу вокруг старых фигур. Иногда осматриваю новые, но вообще-то меня тянет к прошлому. Я всех пережила. Я смахиваю пыль с Наполеона, расправляю парчовый камзол Людовика XVI. В карман ему я сунула карту острова Робинзона Крузо. В его лице я угадываю черты его младшей сестры.

Люди приходят сюда, чтобы потрогать меня. Одни именуют меня Дама-История, другие – Матушка-Эпоха. А многие называют Мадам Двойка Мечей[26]. Я прямо как общественное здание. Когда-то я рассказывала посетителям историю своей жизни. И они все гадали, правда ли это. Воск, уверяла я их, не умеет лгать.

Я больше не в силах сидеть за столом в вестибюле и взимать плату за входные билеты. Я такая хрупкая, что могу сломаться. Вместо меня деньги берут другие люди. Франсуа и Жозеф, приняв эстафету ремесла, сделали меня из воска. Иногда после обеда я прихожу в зал и ненадолго составляю компанию своему дубликату. Публике нравится смотреть на нас двоих рядышком. Это даже вдохновило мистера Крукшенка нарисовать карикатуру, озаглавленную «МАДАМ ТЮССО ВЫШЛА ИЗ СЕБЯ». По правде сказать, ему не удалось добиться точного сходства. Но зато я узнаю себя в восковой скульптуре, в этом сморщенном огрызке человеческого существования, в этом морщинистом дряхлом создании, смахивающем то ли на паука, то ли на жука или бескрылого мотылька, в этой сгорбленной фигуре, слепленной из праха и земли, одетой во все черное – от капора до ботинок. Вдова Пико, раз в квартал приходит человек и выдергивает волоски из моего подбородка. Перепуганные дети визжат при виде меня. Потом я им снюсь по ночам, они просыпаются и снова визжат. И детям – не взрослым – сегодня рассказывают всякие сказки, потому как сегодня эти сказки годны лишь для малышей. Дети распевают «Мерцай, мерцай, звездочка, в ночи» на мотив, впервые записанный в год моего рождения[27]. Я такая же древняя, как эта дурацкая мелодия.

Один за другим, кто-то второпях, а кто-то неспешно, все умерли. Луи-Себастьян Мерсье во сне, так и не сняв башмаков. Жак-Луи Давид в опале, в изгнании. Жозефина, Плакса-Роз, лишенная трона императрицы. Даже Наполеон – на своей скале посреди Тихого океана. Франсуа Тюссо-старший, муж, так и не расплатившись с долгами. И наконец, Андре Валентен, поднявшийся высоко по служебной лестнице и обвиненный в растрате государственных средств империи, был разрублен на два куска, которые разлетелись в разные стороны.