Читать книгу "Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин"

Данная политика русских властей немало способствовала росту националистических настроений в западных областях России, и без того вздымаемых общеевропейской тенденцией. Ранее сравнительно лояльно настроенное к Российской империи простое население Польши, оказалось во власти русофобии. Но непосредственный повод к этому был дан действиями русских войск, действовавших по приказу Верховного главнокомандующего. Чего же удивляться тому, что в период Гражданской войны в России польское руководство (Ю. Пилсудский) упорно отказывалось идти на союз с белогвардейцами, предпочитая компромиссы с большевиками.

Война в том ее применении, в каком Ставка понимала эвакуацию, резко развела традиционный патернализм центральной власти и местные национализмы по разные стороны баррикад. И очевидно, что без прямого руководства Ставки эксцессы не смогли бы получить столь широкого (практически повсеместного) распространения, даже невзирая на личный настрой со стороны отдельных представителей высшего генералитета. Ученые справедливо пишут: «Вообще военные, склонные придавать большее значение этническому фактору и, с другой стороны, широко подверженные шпиономании, с началом боевых действий получили в западных окраинах такую власть, какой никогда прежде не имели. Теперь, когда „неправильная“ национальная или религиозная принадлежность могла стать сама по себе достаточной причиной для репрессий, экспроприации, депортаций, значение этих факторов в сознании людей радикально усиливалось».[412]

Доблесть войск, истекавших кровью в неравной борьбе с противником, как ни парадоксально, при данной политике Ставки сыграла против нашей страны. Впадая в панику после каждой павшей крепости или сданного крупного города, великий князь Николай Николаевич не забывал о репрессиях в отношении к мирному населению. Его же первый помощник — начальник Штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Янушкевич, — который никогда не командовал даже батальоном (имея при этом чин генерала от инфантерии!), с увлечением разрабатывал все новые и новые репрессалии. Каждый делал то, что умел. Ведение же войны было отдано в руки главнокомандующих фронтами — главкоюза ген. Н. И. Иванова и главкосевзапа ген. М. В. Алексеева, в чьей компетентности нельзя было сомневаться. Отстранившись же от оперативного руководства, Ставка погрузилась в схоластически организационные моменты, где немалая доля отводилась шпиономании и эвакуации.

Тот факт, что русские армии в июне-июле 1915 года упорно удерживались на каждом сравнительно пригодном для стратегической обороны рубеже, позволил русскому командованию провести такую безумную эвакуацию в соответствии с собственными намерениями. Последнее говорится к сравнительному примеру с австрийцами. Отступая из Галиции в августе-сентябре 1914 года, австро-венгерское руководство уже не успевало провести эвакуацию, а потому ограничилось только точечными репрессиями против тех слоев мирного населения, что могло быть подозреваемо в сочувствии к русским. Это и украинское (как правило, православное) население Галиции, это и русофильская интеллигенция, это и просто те люди, что могли говорить по-русски.

Ведь отходившие войска не заботились о правомерности проводимых репрессалий, достаточно было того, что они были разрешены командованием. Наиболее пострадавшей категорией населения Австро-Венгрии стали карпатские угро-руссы, так как русское вторжение в Карпаты было окончательно оформлено лишь к октябрю 1914 года, а следовательно, австрийские власти имели время для производства репрессий. Что же касается прочего славянского населения, то их местопроживание находилось вдали от линии фронта (сербы недолго находились на территории Боснии и Герцеговины, а также австрийской части Сербии). Поэтому репрессалии касались их только выборочно.

Понятно, что инструментом для проведения репрессий в первую очередь, должна была стать армия. Военные обладали всей полнотой власти на прифронтовой территории, а маневренный характер военных действий на Восточном фронте не позволял привлечь к делу управления гражданские власти. Русское генерал-губернаторство в Галиции во главе с графом В. Н. Бобринским — скорее исключение. Так что те зверства и издевательства, что отмечались многочисленными источниками обеих враждующих сторон, прежде всего принадлежали военным.

Как отмечают источники, со стороны австрийцев особенно в этом отношении отличались венгерские соединения. Непосредственная причина репрессалий, давшая военным властям в руки карт-бланш на их проведение, — поражения на фронтах войны. Так, в 1924 году одна из львовских газет писала: «По поводу глупоты, бессилия и трусости австрийских штабов терпели австрийские войска постоянные поражения и, чтобы свалить с себя вину и ответственность, убегая перед вооруженным противником, извергали свою месть на беззащитном населении, будто занимающемся массовым и организованным шпионажем в пользу неприятеля. Тысячи ничем не провинившихся людей вывозились на запад, чтобы в продолжении многих лет держать их без суда в тюрьмах и ужасных лагерях для интернированных. Тысячи невинных людей гибли на основании спешно и массово вынесенных смертных приговоров. Тысячи гибли без приговоров — просто-напросто их убивали фронтовые войска по приказу своих военачальников».[413]

Преступление не прошло даром. Еще в 1917 году австрийское правительство было вынуждено признать, что в ходе войны действительно проводился геноцид в отношении некоторых народностей австро-венгерской монархии, и осудить этот геноцид. В парламенте были оглашены существенно заниженные сведения, что более шестидесяти тысяч человек были расстреляны или повешены, и еще около ста тысяч человек умерли от истощения и эпидемий в концентрационных лагерях, созданных военными властями для собственных же граждан. Недаром вместе с отступавшими в 1915 году русскими войсками ушли около четырехсот тысяч карпаторуссов.[414]

Таким образом, обвинения «некоренного» либо «подозрительного» населения в измене и шпионаже были присущи всем странам. Но многонациональность Российской и Австро-Венгерской империй вносила в волну национализма еще и элементы ксенофобии и шовинизма. Западные области России сплошь являлись нерусскими. Севернее Полесья — это поляки, литовцы, прибалты; южнее — австрийские галичане. Тысячи немецких колонистов и миллионы евреев добавляли хаоса в данную картину.

Одни были объявлены «врагами» с началом войны, другие являлись неполноправной категорией населения и до 1 августа 1914 года. Напомним, что удельный вес еврейского населения в России к 1914 году — всего 3,1 %. Но при этом в абсолютных цифрах это количество было огромным — больше, нежели в любой другой европейской стране (да и во всей Европе, вместе взятой), — почти пять миллионов человек. Каждый из них (вернее, из тех, кто проживал в прифронтовых районах, а таких было большинство, так как здесь проходила черта оседлости) объявлялся немецким шпионом.