Читать книгу "Тайны смерти русских писателей - Виктор Еремин"

Когда поэт с презрением именовал французов «жалким народом», который не способен заткнуть глотку зарвавшемуся шуту, вздумавшему глумиться над умученной жертвой во имя Отечества, он не подозревал, что через сто пятьдесят лет в тысячи раз более жалким народом окажутся родные ему россияне. Во Франции один Вольтер надругался над памятью одной Жанны д’Арк, в современной России тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч с личинами наших единокровцев вот уже третье десятилетие под лозунгами демократии и свободы слова безнаказанно глумятся над памятью умерших предков. В нашей истории нынче трудно найти хотя бы одно достойное имя, которое не было бы с того или иного боку обгажено завистливыми интеллигентами и затем не обмазано этими нечистотами с ног до головы падкими на клевету обывателями. От Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова до несчастных страдальцев Александра Матросова, Зои Космодемьянской и Николая Гастелло, от Александра Пушкина и Николая Гоголя до Александра Фадеева, Александра Твардовского и Михаила Шолохова. Больше всего, конечно, досталось зарезанным детям Павлику и Феде Морозовым, тысячекратно «разоблаченным за доносительство и предательство семейных ценностей» жирными самодовольными дядями и гневливыми истеричными дамочками, из кабинетов своих комфортабельных столичных квартир борющимися «за духовное очищение погрязшего в безверии народа-манкурта».

Алексею Константиновичу в этом бесконечном ряду досталось относительно не крепко — его просто объявили наркоманом, прошедшим все стадии наркотической ломки. Но вспомним письмо A.C. Пушкина П. А. Вяземскому в ноябре 1825 г.: «Толпа… в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего.

При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе»[263]. И впрямь гении не доступны интеллигентским мерзостям, поскольку поэт говорил именно об интеллигенции — никому другому возиться в помойке чужого бытия нет надобности, другие люди если и завидуют, то иному, но никак не известности и общественному уважению.

Что же случилось с Алексеем Константиновичем 28 сентября 1875 г.? Самоубийство это было или трагическая ошибка?

Сторонники вероятности суицида аргументируют свою позицию совокупностью следующих причин. Во-первых, Толстой понимал, что обречен, что бессмысленно продолжать борьбу за существование и продлевать постоянно усиливающиеся мучения. Во-вторых, под действием морфия у писателя был наркотический психоз. В-третьих, на душе Алексея Константиновича, привыкшего к роскошной жизни, тяжелейшим камнем лежала возможность скорого разорения. В-четвертых, на больного отрицательно влияло безразличие и даже презрение со стороны Софьи Андреевны, которая жила с ним только ради его денег.

Конечно, по-настоящему вескими можно считать первые два аргумента. Но Толстой, и это видно из всего его творчества, никогда не относился к жизни как к легкомысленной прогулке, которую можно в любую минуту прервать по своему усмотрению. Он был человеком верующим и полагал, что каждый обязан перестрадать выпавшие на его долю муки, что Господь никогда не пошлет человеку испытаний, превышающих его силы. С другой стороны, Алексею Константиновичу не было свойственно под влиянием ситуации менять свои принципы и отвергать идеалы. Вся жизнь писателя и его творения утверждают невозможность его самоубийства!

Если же Алексей Константинович все-таки действительно прервал свою жизнь под действием внезапного наркотического психоза (а о продолжительном психозе не упоминает ни один свидетель последнего месяца жизни Толстого), то эта слабость должна быть отнесена к гибели по случайности, такая смерть человека с помутненным рассудком осуждению не подлежит.

Что касается возможности разорения, то люди социального положения Алексея Константиновича разориться просто не могли.

Ведь прошение о возвращении на службу свидетельствует о том, что Толстой не только намеревался продолжать жить, но и стало сигналом царю о необходимости материальной поддержки. Александр II такие возможности имел и другу своей семьи никогда не отказал бы. Писатель об этом отлично знал, так же как знал и о том, что его кончина может поставить в весьма затруднительное материальное положение Софью Андреевну. Уже ради любимой женщины он не мог покончить с собой.

Натянутые отношения между супругами Толстыми относятся к категории грязных сплетен, раздуваемых определенными группами любителей копаться в нижнем белье известных людей. Они не имеют документального подтверждения и аргументом служить не могут.

Таким образом, версия самоубийства Алексея Константиновича основана скорее на чьем-то желании, чтобы оно имело место. Гораздо весомее вероятность ошибки больного в дозе инъекции. Каждый, кто хотя бы раз испытывал острую боль, наверняка помнит то состояние, когда кажется, что достаточно принять побольше обезболивающего и все быстро нормализуется. Главное, чтобы снять боль именно сейчас. Видимо, нечто подобное и произошло с Алексеем Константиновичем. После временного улучшения, когда он ушел к себе в кабинет, случилось резкое обострение боли. Желая избавиться от нее поскорее, писатель вколол себе смертельную дозу наркотика, поскольку рассчитывал избавиться от мучительного состояния быстрее. Да и точные допустимые разовые объемы уколов морфия в те годы были еще не установлены. Укол был сделан в сильнейшей спешке, боль действительно прошла — навсегда. С собой она забрала и самого Алексея Константиновича.

Глава 7

Всеволод Гаршин, или История о самолюбивых лягушках,
Сгубивших соловья-человеколюба (1855–1888)

Свеча погасла, и фитиль дымящий, Зловонный чад обильно разносящий, Во мраке красной точкою горит. В моей душе погасло пламя жизни, И только искра горькой укоризны Своей судьбе дымится и чадит. И реет душный чад воспоминаний Над головою, полной упований, В дни лучшие, на настоящий миг, И что обманут я мечтой своею, Что я уже напрасно в мире тлею, — Я только в этот скорбный миг постиг.

Всеволод Гаршин

1

Всеволода Михайловича Гаршина современники уже при жизни воспринимали не столько реальным живым человеком, сколько аллегорическим явлением, пришедшим в этот мир из горних мест.

«Все знавшие его говорят о его необыкновенной чистоте и обаянии. Говорят особенно о его глазах, несравненных и незабываемых. Сущность личности Гаршина в том, что ему был дан «гений» жалости и сострадания, такой же сильный, как у Достоевского, но без «ницшеанских», «подпольных» и «карамазовских» ингредиентов великого писателя»[264].