Читать книгу "Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко"

— Я тоже скоро уеду, — говорю я, чувствуя потребность оправдаться. — Пробуду здесь не дольше недели, возможно, меньше. Мне пора в Москву. Работу искать надо. Много дел.

— Ню-ню. Идиотам закон не писан, — еле слышно комментирует Жанна, не оборачиваясь.

Мы молча наблюдаем, как лодка утыкается днищем в песок и замирает, покачиваясь от ударов небольших волн.

Старушка прижимается ко мне и три раза целует меня щекой в щеку. Жанна бросает на меня короткий, но задуманный как «выразительный» взгляд и не целует. Вообще не подходит, просто бурчит сквозь зубы: «Счастливо оставаться». Выскочивший из лодки таксист уже выбросил на берег привезенные для Лучано продукты и начинает перекидывать через борт чемоданы уезжающих. Жанна и Ингрид снимают обувь и заходят по щиколотку в воду. Арно заворачивает штанины повыше и, тоже подойдя, подает старушке руку, помогая ей забраться внутрь шаткого суденышка.

— А то, может, все-таки поедешь с нами? — еще раз с надеждой спрашивает меня Ингрид, устроившись на доске, служащей сиденьем, и на всякий случай крепко вцепившись обеими руками в борта.

— Нет. Спасибо. Через несколько дней.

— Ну смотри. А то скоро полнолуние. — Шведка опасливо косится на голубое небо. — На полнолуние вечно все не слава Богу. В смысле, и так-то все уже нехорошо… А к полнолунию и того бывает хуже.

— Типун вам на язык, — говорит Лучано.

— Да, да, верно, это я что-то не то, как обычно, сморозила, — поспешно извиняется Ингрид и крестится.

Жанна молча отказывается от руки Арно и сама забирается в лодку. Таец отталкивает судно от берега, разворачивает носом к горизонту, ловко запрыгивает и дергает за веревку, заводя мотор.

— Ну, с Богом! — говорит Лучано и машет рукой.

Я тоже поднимаю свою руку и, забыв помахать, просто держу ее поднятой над головой.

— К черту! — кричит Ингрид и лодка трогается.

Несколько раз опасно прыгнув на волне, она выравнивается и бодро удаляется от берега.

— Хорошо еще с погодой повезло, — говорит Лучано, когда пассажиры уже не могут нас слышать. — В шторма отсюда не выбраться. Кидает на рифы и в щепки, сколько лодок уже поразбивалось. Если богатые русские туристы поедут, построю тут нормальную пристань.

— Ну еще парочка таких русских групп, как была, и можно хоть аэродром строить, — замечает ему Арно.

Итальянец покашливает в кулак и ничего не отвечает.

Проводив глазами такси, пока оно не превратилось в маленькую черную точечку у горизонта, мы начинаем расходиться.

— Хочешь, доведу тебя до дома? — дотрагивается до моего плеча Арно.

— Не надо. Я сама.

— Как хочешь. Кстати, тут у меня осталось кое-что твое.

Он лезет в карман штанов и достает оттуда что-то маленькое и блестящее. Я подхожу ближе. На его ладони переливается на солнце мой браслетик с ключиком.

— Где ты его взял? — спрашиваю я.

Арно смотрит поверх своих очков, его глаза полны иронии.

— Там, где ты его потеряла.

Я беру браслет и кидаю на дно своей холщовой сумки.

— Выходит, ты все это время знал?

— Что? Что ты была там в ту ночь? Да. И дело не в браслетике. Я тебя видел тогда, в окно.

Ничего не отвечая, я разворачиваюсь и ухожу в сторону «Виллы Пратьяхары». Арно догоняет меня и идет рядом.

— Ты обиделась?

— Я? Нет.

— Обиделась.

— Почему ты его раньше не отдал?

— Не хотел делать этого при твоей подруге. Это бы всех выставило в дурацком свете, и тебя, и ее. Хотя… Напрасные старания, она все равно меня возненавидела.

— И, возможно, ей было за что.

— Ты так считаешь? И за что же?

— Ты переспал с ней и не обращал на нее после этого внимания.

— Это она переспала со мной. Она хотела этого гораздо больше, чем я. Так что, не знаю, на что можно было обижаться. По-моему, я сделал все именно так, как вы обе и хотели.

— Обе?

— А разве нет?

— Идиот.

— Не спорю. Но ты же получила удовольствие?

Я молчу.

— Получила или нет?

— Уходи.

— Сейчас уйду. Я просто хотел рассказать тебе одну историю.

— Поучительную?

— Вряд ли. Скорее, что-то объясняющую.

Я останавливаюсь и смотрю ему прямо в глаза.

— Рассказывай и уходи.

— Помнишь, я говорил, что жил с бабушкой на ферме, а там рядом была еще одна, побольше, на которой жили типа бывшие хиппи?

Я киваю и ковыряю ногой песок.

— На той ферме жила одна женщина. Она была немного похожа на мою мать. Такая же красивая, и так же пела вечерами долгие песни низким грудным голосом. Наверное, я тоже ей кого-то напоминал. Возможно, ее нерожденного сына. Она была намного старше меня. И…

— О, позволь мне догадаться. Она по-матерински тебя трахала?

— Прекрати свой цинизм, это признак слабости и вообще общей душевной убогости, человеческая защита от чего-то высокого и красивого, в чем никто ничего не понимает и на всякий случай презирает. Это же не твой случай?

— Не знаю, может быть и мой. Но извини. Я, наверное, просто не готова сейчас слушать про чужую любовь.

— А я не про любовь рассказываю. Сейчас сама увидишь. Короче, мы очень любили друг друга. Около двух лет мы почти не расставались. Она многому научила меня, и одно из самого важного, это не привязывать к себе людей. Она умела так аккуратно касаться тебя, будто бы тихонько вытирала пыль с любимых и очень хрупких вещиц на старом комоде, умела то, что уже давно всеми забыто, — любить, не нарушая тебя, не пытаясь тобой завладеть, подчинить, привязать, опутать обязанностями, животной зависимостью… Она умела брать, не беря. Ценить то, что есть, не впадая в человеческую жадность. Обычно людям всегда надо больше того, что у них есть…

— Это ты о Жанне?

— Не только. К сожалению, она в этом далеко не уникальна.

— Хорошо. А потом?

— Что потом?

— Ну, чем закончилась ваша любовь с…?

— Она умерла. Она была больна туберкулезом. Она знала об этом, он долгие годы выедал ее изнутри, но она отказалась превращать жизнь в ад, годами лечиться, ходя по врачам, валяясь в диспансерах. Она не держалась ни за что, даже за жизнь. Когда я закончил школу, она помогла мне уехать в Париж. Заставила принять деньги на учебу. И вскоре умерла.

— Ты страдал?

— Да. Она не хотела этого, сделала все, чтобы этого не произошло, вовремя убрала меня от себя, выгнала в Париж, но я тогда очень страдал.