Читать книгу "Признание - Джон Гришэм"

В 06.02 утра зазвонил телефон, и на определителе номера высветилось, что абонент неизвестен. Кит успел взять трубку до того, как звонки разбудили Дану и мальчиков. Мужской голос с сильным акцентом — видимо, французским — попросил позвать к телефону преподобного Кита Шредера.

— А вы кто?

— Меня зовут Антуан Дидье, я работаю на парижскую газету «Монд». Я хотел бы поговорить о деле Драмма.

— Извините, без комментариев. — Кит повесил трубку и стал ждать нового звонка. Он действительно последовал, и Кит, схватив трубку, быстро произнес: — Никаких комментариев, сэр, — после чего положил трубку на место. В доме было четыре телефонных аппарата, и пастор перевел их все в режим «Не беспокоить». Проснувшаяся Дана сонно терла глаза.

— Кто звонил? — спросила она.

— Француз.

— Кто?

— Поднимайся. День будет долгим.

Лазарус Флинт был первым чернокожим рейнджером в Восточном Техасе. Более тридцати лет он следил за порядком в Раш-Пойнт у Ред-Ривер, который в последние девять лет превратился в священное место, где родственники и знакомые Николь Ярбер регулярно устраивали поминальные мероприятия. Вместе с двумя помощниками Флинт терпеливо следил за тем, как они рассаживались вокруг самодельного креста, жгли свечи и плакали, глядя на блестевшую неподалеку гладь воды, будто река только что унесла тело Николь. Они не сомневались, что именно тут была ее могила. В годовщину исчезновения Николь ее мать обязательно совершала паломничество в Раш-Пойнт в неизменном окружении камер, перед которыми она много плакала. В этот день свечей зажигалось больше обычного, крест утопал в цветах и скромных сувенирах, принесенных в знак памяти. Гости оставались здесь до наступления темноты и разъезжались после общей молитвы у креста.

Лазарус жил в Слоуне и никогда не верил в виновность Донти. Одного из его племянников посадили за грабеж, которого тот не совершал, и Лазарус, как и большинство чернокожих жителей города, не доверял полиции. Глядя издалека на собравшихся у креста родственников и друзей Николь, он не раз говорил, что полиция задержала не того человека.

Рано утром во вторник, пока в Раш-Пойнт не было ни души, Лазарус подогнал свой грузовой пикап к «святилищу» и методично принялся за уборку. Он вытащил из земли крест — за долгие годы их меняли, и всякий раз новый был больше предыдущего. Затем Лазарус убрал гранитную плиту, на которую обычно ставили поминальные свечи. Там было четыре фотографии Николь: две ламинированные и две — в рамках под стеклом. Убирая их в кузов, Лазарус подумал, что девушка была очень красивой. Ужасная смерть, но и смерть Донти была ничем не лучше. Он поднял с земли маленькие фарфоровые фигурки чирлидеров, глиняные дощечки с надписями, бронзовые фигурки, не имевшие особого смысла, непонятные картины маслом и охапки увядших цветов.

По мнению Лазаруса, все это было просто мусором. Он подумал, сколько же здесь напрасно прочитано молитв, пролито слез, сколько рухнуло надежд и сколько горя пережито. А все это время тело девушки находилось в пяти часах езды отсюда, среди холмов Миссури. Николь Ярбер никогда даже не приближалась к Раш-Пойнт.

Во вторник в 12.15 Пол Коффи вошел в кабинет судьи Генри. Хотя уже наступило время ленча, никакой еды видно не было. Судья сидел за столом, и Коффи опустился в знакомое глубокое кожаное кресло напротив.

С вечера пятницы Коффи не покидал домика на озере. В понедельник он не стал звонить на работу, и его сотрудники понятия не имели, где он. Он должен был выступать в суде по двум делам, которые рассматривал судья Генри, но договорился о переносе слушаний. Коффи осунулся, побледнел и выглядел уставшим, а под глазами образовались круги. От былого прокурорского лоска не осталось и следа.

— Как дела, Пол? — благожелательно начал судья.

— Не очень.

— Это понятно. Вы с сотрудниками все еще работаете над версией, что Драмм и Бойетт были сообщниками?

— Мы этого не исключаем, — ответил Коффи, переводя взгляд на окно. Почему-то ему было трудно смотреть в глаза судье Генри.

— Думаю, смогу облегчить вам задачу, Пол. Мы оба, да и все остальные, прекрасно понимаем: эта безумная версия является не чем иным, как нелепой и отчаянной попыткой уйти от ответственности. Послушай, Пол, тебя это не спасет. Тебя уже ничего не может спасти. Если ты выдвинешь версию о соответчике, тебя просто поднимут на смех, и, что гораздо хуже, в городе опять станет неспокойно. Номер не пройдет, Пол, забудь об этом. Если ты все-таки решишься, я тут же отклоню иск. Выкинь эту бредовую идею из головы.

— Вы предлагаете мне подать в отставку?

— Да. И немедленно! Ты сам поставил крест на своей карьере, и теперь у тебя нет выбора. Пока ты остаешься прокурором, афроамериканцы не уйдут с улиц.

— А если я не хочу уходить?

— Я не могу тебя заставить, но могу сделать так, что ты об этом горько пожалеешь. Я здесь судья, Пол, и я выношу решения по всем ходатайствам, я председательствую на всех судебных процессах. Пока ты будешь окружным прокурором, вы не получите от меня ничего! Даже не думай подавать ходатайство, потому что я не стану его рассматривать. И не предъявляй обвинение — я отменю обвинительный акт. И не проси назначить судебные слушания, потому что я буду занят. Вся ваша работа будет парализована, и вы не сможете ничего поделать. Абсолютно ничего, Пол!

Коффи хмуро смотрел на судью, переваривая услышанное. Ему стало не хватать воздуха, и он задышал ртом.

— А это не слишком круто, судья?

— Нет, если другие доводы на тебя не действуют.

— Я могу подать жалобу.

Судья Генри рассмеялся:

— Мне восемьдесят один год, и я ухожу в отставку. Мне уже все равно.

Коффи медленно поднялся и, подойдя к окну, заговорил, стоя спиной к судье:

— Если честно, Элиас, то и мне уже все равно. Я просто хочу убраться отсюда как можно быстрее и прийти в себя. Мне всего пятьдесят шесть лет, и еще не поздно заняться чем-то другим. — После долгой паузы Коффи потер пальцем стекло. — Господи, я до сих пор не могу понять, как это случилось, судья…

— От небрежности никто не застрахован. Плохая работа полиции. А когда нет улик, самый простой способ раскрыть преступление — выбить признание.

Коффи повернулся и приблизился к столу. В его глазах стояли слезы, а руки дрожали.

— Буду с вами честен, судья. У меня на душе очень мерзко.

— Я понимаю. Уверен, что чувствовал бы себя так же, окажись я на твоем месте.

Коффи долго смотрел на мыски ботинок и, наконец, произнес:

— Я уйду, Элиас, если по-другому нельзя. Наверное, надо устроить досрочные выборы?

— Да, но позже. А сейчас, думаю, тебе надо назначить вместо себя Гримшоу — он самый толковый из твоих помощников. Созови большое жюри и выдвини официальное обвинение против Бойетта. Чем раньше, тем лучше. Это будет очень символично — мы, то есть судебная система, по сути, сами признаем допущенную ошибку и стараемся ее исправить, выдвигая обвинение против настоящего убийцы. Наше признание успокоит страсти в городе.