Читать книгу "Симеон Гордый - Дмитрий Балашов"

– Онь! – Коляня опять, пострел, сидит на крыше. – Онь! Едут каки-то к нам! С оружием! Худа б не стало!

Онька выпустил из рук топор. В голове пронеслось: коня! Прежде всего – коня в лес! Ринул к стае – и остоялся. Было поздно. Передовые уже спускались с горы. Подумал: ежели разом коня не сведут, поить-кормить, а Коляню охлюпкой верхом и – в Манькино займище! Сам прокашлял, подобрался весь. Вышел к воротам встречать – гостей ли, ворогов? Красивые кони в дорогой изузоренной сбруе гуськом съезжали с горы. Всадники в расписных боярских портах, каких и не видал никогда, – отколе и нанесло эдаких вершников!

– Эге-гей! Хозяева тута есь?! – зычно крикнул передовой.

Онька распахнул ворота, выстал наперед, придал себе вид повозрастнее:

– Я хозяин!

– Приблудили мы! – произнес добродушно старик передовой, отирая взмокшее чело. – Заночевать можно тута?

– Ночлег с собою не возят! – степенно отмолвил Онька. – Грязно, тово, хозяйки-то нет, а так – чево ж! («Сена съедят – страсть! – подумалось с легкой досадой. – Ну, хошь не вороги, хоша коня не сведут!») Комонные уже кучно грудились у ворот. Среди них Онька приметил молодого парня с открытым веселым лицом, к которому почему-то старшие годами обращались с почтительным уважением. «Чудеса!» – подумал Онька, но, решив не удивляться ничему, повел нежданных гостей в дом, походя опять подосадовав на некстати запропастившуюся куда-то матку…

Бояре (верно, бояре, раз в платье таком!), низко пригибаясь в дверях, полезли за ним в темное вонючее жило. Онька вынес бадью кислого молока, достал хлеб (опять подумалось; недельный запас разом съедят!), нарезал вяленой медвежатины, поставил на стол латку моченой брусницы. Подумав, достал из печи ухватом теплые шти, прикинул: на всех все одно не хватит!

– А ты што ж, хозяин! Поснидай с нами! – весело предложил ясноглазый отрок, и Онька опять подивил: при стариках, а ведет себя словно старшой! Впрочем, отнекиваться не стал, присел и сам ко столу. Ложки у наезжих были свои, резные и расписные, дивно поглянуть! У одного ручка в виде рыбы, у другого еще того чудней. А ели дружно – оголодали, видать. Бадью с кислым молоком опустошили вконец.

– Как звать-то тебя, хозяин? – вновь спросил чудной отрок.

– Онькой!

– Онисим, што ли?

– Мабудь так! – пожав плечами, отозвался он. – Кличут-то Онькой!

– Ну, а меня – Мишей! – назвался парень. – Я во Тверь еду! Бывал ле когда?

– Не! – потряс головой Онька. – Николи не бывал! Батя мой был, деда то есь. Воевал со князем Михайлой вместях.

– Ето когда ж? – заинтересованно спросил отрок.

– Да… До Щелкановой рати, должно, давно уж! – не вдруг отмолвил Онька. Когда и в каких ратях воевал дедо, он и сам не знал.

– А што ты то батей, то дедом кличешь его?

– Да батю-то убили, дедо мне и был заместо родителя-батюшки! Ты извиняй, парень, – перебил он сам себя, – кто у вас тута старшой? Почивать-то в избы, дак… соломы, што ль?

– Распоряди, Тимофеич! – легко отмолвил парень, и старик, что первый подъехал к воротам, тотчас встал и, позвав двоих мужиков, пошел вслед за Онькой во двор за соломою, туда, где под навесом из корья стояла прошлогодняя скирда уже обмолоченных снопов.

В избу натащили попон. Коней завели во двор, расседлали, задали им сена. Все делалось споро, по знаку старика, лишь парень продолжал сидеть за столом, разглядывая жило, потом вышел во двор, узрев секиру, легко развалил несколько чураков, сложил поленья костерком, засунул нос в стаю, оглядел коня, огладил (сердце у Оньки разом упало и забилось сильней), проверил копыта, похвалил конскую стать – видно, что понимал дело, – оглядел двор. Солнце уже садилось, и земля утонула в сумерках, только по верхам дерев еще сияло багряное золото вечерней зари.

– Один живешь? – спросил парень, назвавшийся Михаилом.

– Матка есь! – нахмурясь, отозвался Онька. – Загуливат токо непутем!

– Женись!

– Да вишь… Как тя? Михайло… С такою маткой да в таку хоромину…

– Бревна, гляжу, наготовил?

– Лонись ищо…

– Хватит?

– Дак… Рук-то не хватат! Я да Коляня вон!

– А невеста есть на примете?

– Невеста… – Онька задумался, вспомнил Таньшины глаза, как смотрела последний раз ему вослед. Вроде и слова сказано не было никоторого… – Невеста есь! – раздумчиво протянул он, следя, как последние капли золота стекают с вершин и лес окутывает тьмой, а небо, бледнея, яснеет и уже первые робкие звезды там и сям начинают мерцать в темнеющей вышине.

– Хошь, высватаю? – предложил парень. – Мне, мыслю, не откажут!

Онька недоверчиво усмехнул. Правда, видать, высокого роду отрок-от!

Протянул:

– Посватать-то мочно, терем немочно сложить!

– И терем… – отрок запнулся на слове. Прошел в сумерках по двору, потрогал носком зеленого сапога сосновые бревна, склонив голову, оглядел.

– А где?

– Что-та?

– Где ставить хошь? – с легким нетерпением повторил парень.

– А тута, тута вот! – заторопился Онька невесть с чего. – Тута вот у бати, у деда мово, тута терем стоял!

Михаил оглядел место, прошел, промерил шагами, бормоча что-то про себя, поднял голову:

– Вота што, Онисим! Утро вечера мудренее, а завтра поговорим! Може, и срубим тебе терем-от!

Всю ночь Онька ворочался с боку на бок. В голове не умещалось: как же так? Да и решат за старшого! Да неуж быват такое на свети?! Он вставал, ощупью нашаривая дверь, выходил под звезды, к коням. Трогал гнедого за морду. Наговорят, накудесят, а опосле и сведут коня со двора… Косился на сторожевого, что дремал, опершись о копье. Уже перед утром не выдержал, спросил:

– Эй, кто тута у вас старшой?

– Старшой? – переспросил стражник и отозвался небрежно: – А, Тимофеич! – окончательно сбив Оньку с толку.

«Чудеса! – подумал он. – Кто ж тот-то? Сын еговый, што ли?»

– А набольший – княжич! – строго примолвил кметь, и Онька, оробев, боле ничего не прошал.

Наутро наезжие заспорили. Онька был во дворе и не все слышал, но отчетисто разобрал, что кричал старшой, Тимофеич, в чем-то не соглашаясь с Михайлой.

Старый боярин, посланный Настасьей привезти сына из Новгорода, за дорогу измучился совсем. Княжич цеплялся за все на свете, заезжал в рядки, прыгал в проходящие лодьи и насады, совал любопытный нос в лавки купцов. В первом же тверском селе он заворотил Костянтиновых данщиков, едва до оружия не дошло! В другом взялся судить местного боярина за самоуправство со смердами. Наконец, его понесло зачем-то в Кашин, к дяде Василию, об отъезде коего в Орду они узнали только за дневной переход от города, и повернули вспять, мысля пройти лесами, и вот – сидят теперь в этой избе, где полно вшей, и боярин уже не чает, когда довезет княжича до Твери и сдаст с рук на руки матери.