Читать книгу "Нас время учило… - Лев Самсонович Разумовский"

машина – раз. Собственный «кадиллак», который я ему пригнал с фронта, – два. Понравился ему этот трофейный «кадиллак», спасу нет. Сгоняй, говорит, Яша, в Москву, отвези. Я думаю, как пройти до Москвы? Десятка полтора КПП на шоссе. Задержат. Потом придумал. Вместо клаксона правительственную сирену поставил и, как КПП вдали увижу, даю скорость девяносто-сто километров в час и включаю сирену. КПП шлагбаум убирает и стоит под козырек, а я мимо пролетаю. Так до Москвы и прошел без помех… Так, «кадиллак», я сказал, два. А кроме того, в Академии, где он начальник, парк машин двадцать – двадцать пять штук. Один звонок – и все к его услугам. А ты – на трамвайчике! Этот «ЗИС» – в основном для дома или на дачу…

Итак, за судьбу генерала я могу быть спокоен. Займемся собственной судьбой – я поступаю в новый госпиталь.

Госпиталь ампутантов

Мне выдают теплый белый халат и ведут в чистую, недавно окрашенную белой масляной краской палату.

Навстречу мне попадаются две-три коляски с безногими; пропрыгали на костылях молодые мальчишки – отмечаю уже опытным взглядом – культя голени. Медицинская сестра ведет одноногого на костыле, правой руки у него тоже нет…

В палате мой ближайший сосед по койке, пожилой лысоватый мужчина, наклоняется ко мне и спрашивает мою фамилию, имя и отчество. Я называю.

– Будем знакомы – Лазарь Бурштейн. – И вдруг громко, на всю палату, сообщает: – А вот еще один представитель нашей нации – слышите? А говорят, что евреи не воюют, сидят по тылам…

Ко мне поворачивается несколько голов. Такое афиширование мне не по нутру, а с другой стороны, – молодец Лазарь! Сказал то, что надо!

У самого Лазаря нет обеих ног.

Соседи по койке сидят ко мне спиной и беседуют. Я полудремлю на своей. До меня доносятся обрывки разговора. Привычные темы: кто где воевал, когда ранило. Но вот появляется мотив, который заставляет меня прислушаться.

– К нам новое подразделение прибыло. Салаги. А мы набирали в разные команды. Один еврей просит: «Запишите меня в длиннобойную артиллерию!»

– Куда?

– В длиннобойную! Чтоб подальше от фронта!

Оба хохочут и несколько раз пережевывают, смакуют это слово.

– Ну и как? Записали его в длиннобойную?

– Хрена с два! Послали в минометную роту. Станину таскать!

– Во бляха муха! Вместо длиннобойной…

Лежа под одеялом, я содрогаюсь. Распред в Чувашии… «Ты хочешь в сорокапятки или в дальнобойную?..» Вот что они имели в виду, вот почему издевались… А я, дурак, ничего не понял.

Ко мне подсаживается молодой парень в белом халате, называет себя Колей и начинает обычные расспросы: где ранен, откуда, есть ли родные и т. д.

Я поглядываю на него, отвечаю на вопросы и думаю, почему же он здесь – ноги у него здоровые, выглядит отлично, упитанный, разбитной, веселый, руки тоже на месте, только держит он их почему-то в карманах халата.

– А у тебя что?

Он вынимает руки. Обеих кистей нет. Вместо них круглые розовые культяшки.

– Эх, все бы ничего, – шутит он, – да вот девки со мной гулять не хотят. Сюда, в госпиталь, их много приходит. Начнешь крутить – клюет. А как узнают – так хвост трубой!

Постепенно приглядываясь к окружающим, начинаю понимать, что в этом госпитале я чуть ли не самый легкий.

В Котельниче я был одним из самых тяжелых, с ампутациями там, кроме меня, было еще двое, а здесь…

Здесь мне прямо говорят: «Ну, тебе повезло! Дешево отделался! Счастливчик!»

И я начинаю приходить к убеждению, что я действительно счастливчик. Все познается в сравнении.

Кругом меня лежат люди без обеих ног, ходят без обеих рук. Через койку от меня играет в шахматы рослый парень. У него удивительно красивая голова – светлые кудри, огромные серые глаза с девичьими ресницами… Правой ноги у него нет до таза, левой руки тоже нет. Я спрашиваю, кто он, и Коля охотно рассказывает, что он москвич, зовут Володей, студент, ранен при форсировании Днестра. За то, что он одним из первых переплыл Днестр и закрепил за собой плацдарм на другом берегу, его представили к званию Героя Советского Союза.

– Вот, на днях будут звезду вручать… А вообще здесь героев много. В соседней палате двое героев лежат, да на третьем отделении один офицер без ноги, да Гришка на коляске катается, безногий, – тоже герой. А еще здесь генеральская палата есть – стенки цветами разрисованы!

– А что это вон у того парня?

– Это операция Крукенберга, – поясняет Коля, мне ее тоже делать будут. Вишь, у кого двух рук нет, а предплечье цело, ему разделяют кости – лучевую и локтевую – и как-то на них мышцы пришивают, что можно потом карандаш брать, и даже стакан берут некоторые…

Приглядываюсь. Выглядит «Крукенберг» ужасно, на месте предплечья – два больших толстых красных пальца, но они двигаются, раздвигаются, и я вижу, как один больной действительно берет ими стакан! – и, неестественно наклоняя голову (рука-то короткая), пьет какой-то морс.

В углу лежит молодой смазливый офицер с усиками. Зовут его Мишкой, он тоже еврей, как немедля сообщает мне Лазарь.

Мишка – москвич. У него под подушкой запрятана форма, и он часто убегает в самоволку. Он – «легкий». У него ампутирована стопа, на костылях он не ходит, а бегает. К нему часто приходят девушки, и вообще он ведет себя вольно. Рана у него поджила, и он со дня на день ждет выписки.

Захожу в столовую и убеждаюсь еще раз – госпиталь здесь необыкновенный, тетя Таня старалась не зря!

Ряды столиков, накрытых белыми скатертями. Паркетный пол. Люстры. Столовая размещена в бывшем парадном зале. Высокие полуциркульные окна, между ними мраморные пилястры. На каждом столике – вазочки с цветами!

Но больше всего меня удивляют не люстры, не пилястры, не цветы, а хлеб, нарезанный ломтиками и лежащий на тарелках свободно. Как до войны – ешь, сколько хочешь!

Возвращаюсь в палату. По коридору ведут слепого. Странно, ведь здесь же госпиталь ампутантов… равняюсь с ним и останавливаюсь. Лицо слепого в мелких синих пятнышках – следах ожога и мелких осколков. Вместо рук из закатанных рукавов халата – два «Крукенберга»… Потом я узнаю, что такой здесь не один – их целая палата, десять или пятнадцать человек, все безрукие и слепые. Все – бывшие саперы.

Вечером все ходячие раненые спешат в кино. Стуча костыли, однорукие везут на колясках безногих. Все в кино!

Здесь каждый вечер кино!

Гаснет свет, и на экране мелькают цветные пятна. Показывают трофейный немецкий фильм с Марикой Рёкк. Немецкая пышнотелая красотка лихо танцует, высоко задирая юбки, и на потеху и радость всему залу обнажает полные красивые ноги.

Бравурная музыка, нарядные цветные костюмы, красивые кавалеры в черных смокингах и цилиндрах, легкая любовь…

Не могу смотреть. Ухожу из зала.

В палате ложусь на койку и закрываю глаза. Перед глазами синие точки и два торчащих «Крукенберга».

На другой день узнаю интересные новости. В госпитале работает целая школа. Безногих обучают машинописи и стенографии. К безруким приходит юрист и читает общий курс юриспруденции. А кроме того, есть общеобразовательная школа, в которую я немедленно записываюсь.

Далекими, забытыми отголосками звучат странные звукосочетания: «разбор по членам предложения», «квадрат суммы», «правило винта». Нисса приносит мне учебники, карандаши, тетради. Она приходит часто, и вся палата считает ее моей девушкой.

Здесь ко многим приходят посетительницы: матери, жены, девушки. К Лазарю приходит пожилая жена, кормит его, а потом они долго молча сидят на койке, прижавшись друг к другу.