Читать книгу "Симптом страха - Антон Евтушенко"

— Конечно, — беспечно ответил Глеб, словно это была его личная заслуга. — Не сомневайся, так и есть. Или ты думаешь, издательство так будет подставляться, что напечатает роман с нарушением авторского права?

Нэнси смутилась — её острое, воспалённое внимание потускнело, она не знала, соглашаться или нет с подобной постановкой.

— На обложке будет узнаваемое имя. Переводчик — очень влиятельный человек в медиасфере. Будет публичный дискурс, выдвижение на премию. Да, ваши фамилии нигде не будут фигурировать, но, поверь: тебе и твоим… единомышленникам это пойдёт в зачёт! Это будет настоящей честной сделкой. Вам позволят вести и дальше свою деятельность, вернее, закроют на неё глаза. Ты останешься идейным вдохновителем организации, но, как бы это сказать, будешь трудиться на оба фронта…

— На оба? Вот как! Значит, цель оправдывает средства?

— Да, Нэнси, да! Да, чёрт тебя возьми, о том я и толкую! — вдруг разозлился Глеб. — Человек должен иметь цель, идеологию и идеал, к которому надо идти. Иначе он заблуждается и превращается в аморфную, безвольную субстанцию.

Нэнси инстинктивно попятилась назад и посмотрела долгим взглядом на него.

— А ты не заблуждаешься? Насчёт художника, насчёт отца, насчёт меня, насчёт себя, наконец? Участие в высокой и ответственной игре — ты не считаешь это самообольщением или даже, может, самой крупной ложью в твоей жизни — ложью самому себе! Власть плодит себе врагов среди абсолютно мирных граждан. Она уже не может остановиться и лупит налево и направо. Обиднее всего, что она делает это руками тех самых — мирных. Лично для себя я понимаю, что на таком топливе, как страх и ненависть, можно много и эффективно работать. И кому-то это точно пойдёт в зачёт. Но ведь есть, элементарно, совесть, как это ни банально прозвучит. Надо будет держать ответ и все твои «зачёты» окажутся такой бессовестной галиматьёй. И я не договорила! Думаю, что выскажу мнение многих, если не всех своих единомышленников, — она подчеркнула последнее слово интонационным перебором Глеба, передразнив с тончайшей издёвкой. — Мы хотим быть сами по себе, вне вашей драки. Понял?

— Как по-твоему, Нэнси, что такое совесть?

Нэнси шире распахнула готовые к драке глаза.

— Совесть? Это чувствилище. Это выразитель, нет… изобличитель собственных пороков. Понимаешь? Или ты не понимаешь, потому что ты — один из них, точно такой же, как они.

— Я не чувствую совесть, но я могу её описать. Странно, да? Хочешь знать?

Нэнси пожала плечами: как угодно.

— Это когда всё стало на места, как в тетрисе. А потом случается такое «вдруг» и все твои навыки игры идут псу под хвост, потому что ты начинаешь создавать вокруг себя сдавленное спёртое пространство из нагромождений геометрических фигур, пропускаешь ходы намеренно и не для личного кайфа, разумеется, а ради попытки проникнуть со взломом туда, куда всегда входил с ключом. Кхм, м-да. Никто не совпадает с моей трактовкой.

— Когда ты говоришь, что никто не совпадает с твоей трактовкой, это значит, что ты не совпадаешь ни с чьей.

— Да, наверно. Власть не признала свою ответственность за гибель экипажа «Курска», затянувшей допуск иностранных спасателей. Не признала свою вину за гибель заложников «Норд-Оста», погибших не от рук террористов, а от газа и неправильно оказанной помощи. Наконец, власть не созналась в убийстве сотен заложников в школе Беслана. До сих пор большинство не знает, что дети погибли в спортзале от того, что по ним стреляли из танков. Но! Это моя трактовка. Она уж точно не совпадает ни с чьей из власть имущих, и, хотя бы поэтому: не надо всех катать под одну гребёнку.

— У меня тоже всё стало на места, как в тетрисе, — возликовала Нэнси. — Своей экстремистской страшилкой ты пытаешься меня укладывать в прокрустово ложе. Так вот, — почти закричала она, — укладывать замучаешься!

— И тебе плевать на «шабашистов»? — серьёзно уточнил Глеб. — Всех, кого вы вовлекла в процесс и которые пойдут под статью?

— За что? За перевод незапрещённой в России книги?

— Нет. За это не сажают. Но у Степана могут уже завтра найти компоненты СВУ — две жестяные банки из-под краски с селитрой и канистру дизельного топлива. У Тараса — липовые патенты на работу для мигрантов из Средней Азии, у Лены — пятьдесят копий перепечатки эссе «Бала сатаны на обломках России» из Федерального экстремистского списка, а у Иры…

— Но я бы никогда это не признала. И они!

— Вот это, — Глеб наложил пять твёрдых пальцев на затылок Нэнси, слегка повернул её голову и фиксировал, удерживал в таком положении, пока договаривал слова, глядя глаза в глаза. — Вот это и есть настоящее заблуждение! Как твой пример. У нас в отделе это называют творческой работой над признательными показаниями. Ответы «нет», «не знаю» и «не помню» — считаются неправильными. Сочинили бы своё признание!

— Наверно, это лишнее, — сказала Нэнси и страх скребанул по днищу сознания, мучительно настойчиво стал пульсировать, подбираясь выше. Она, перехватив и сжав запястье Глеба, медленно, почти ласково отвела его руку в сторону.

— Много пафосной пошлятины, да, но это всё что мы умеем, — будто сам себя одёрнул Глеб и, опомнившись, поспешно пихнул руки в карманы брюк. — Я полагаю, мы сможем вернуть ситуацию в безопасные рамки. Я хочу сказать, — он замешкался, осторожно подбирая нужные слова, — что мы все люди из толпы. Мы, по большому счёту, дети. Вот как в детстве, когда что-то запрещают, хочется это взять и попробовать. Естественно воспринимать любой запрет, как ограничение свободы. Это рефлекторно побуждает к стремлению нарушить запрет, преодолеть это препятствие. Только ставки выше, чем тыренные из буфета леденцы или впихнутая в рот лампочка. Кое-что посерьёзнее. Я это понимаю, именно это объединяло нашу тусовку. Ты была одной из них, ты была одной из нас…

— Нет, я не была одной из вас, ты ошибаешься. По природе своей, по душе, я завзятый конформист, совершенно не противный большинству. Люблю артельную работу, коллективный труд…

— Ты тоже человек толпы, — строго возразил Глеб, — а значит соблазн есть и у тебя. Ты в перманентном ожидании соблазна и тебе не чужда текучая природа запретного. Ты, я, остальные — мы все из поколения двадцатилетних. Мы в силу возраста определяем лицо протеста. Мы есть сопротивление, мы — оголённый нерв! Посмотри: у каждого из квартирующих на Дундича была заявка на протест. Стёпа — бунтарь-пироманьяк, у него почти болезненное влечение ко всяким взрывам и поджогам. Ира ломает положенное в обществе табу на смерть. У Ленки дьяволомания, она не столько тяготеет к культу сатанистов, сколько участвует в творческом эксперименте в столь изощрённой литературной форме. Буба партизанит в подполье, лабает на коленке запрещённую книжатинку. Каждый, находясь в толпе, ждёт расширения границ свободы, но плод свободы — это ядро каторжника. Кому-то, может, не хватает энергии, бескомпромиссности и внутренней свободы, но только не тебе.

«Нет, — со страхом подумала Нэнси, — он не расстанется со своей унаследованной от родителя мечтой раскрыть хоть раз в жизни настоящий заговор». Глеб долго смотрел в глаза Нэнси, выдерживая её исследующий взгляд. Как будто прочитал мысли, ухмыльнулся: