Читать книгу "Машина пробуждения - Дэвид Эдисон"

– Это еще не все. Есть ведь что-то еще, да? Что-то, что этот твой некий усредненный шаман может и не понять. Так что это? Почему ты не расскажешь мне?

Лицо ее приобрело объем, словно у красной шелковой змеи отросла голова. Глаза ее излучали дружелюбие, но губы были сжаты в прямую линию. В выражении лица Купер видел и усталость, и отвращение, и сострадание.

– Забавный фокус. Я знаю, что сейчас не сплю. Я действительно нахожусь здесь. Стою в полном одиночестве в пещере и в то же время – здесь, в лесу-храме, в компании изображения твоего лица и твоей же пустой телесной оболочки. Как-то так. Но при этом я совершенно точно не сплю.

Та частичка существа, именуемого Чезмаруль, которую Купер мог воспринять своим разумом, кивнула:

– Верное утверждение.

В следующее мгновение она толкнула его, и он повалился на золотую землю, накрытую тенью большей, нежели солнце. Под собой он ощутил пустоту и стремительно приближающийся город.

Пурити подняла молот. Она обхватила обвитую веревкой рукоять обеими ладонями и примерилась к его весу. Свет, лучившийся через Краски Зари, расписал ее лицо многоцветными разводами. Она подошла к ближайшему витражу и занесла тяжелый инструмент над головой. А затем застыла.

– Чего ты ждешь? – спросила Ноно, со звоном вкладывая меч в ножны-зонтик.

Пурити не могла бы с точностью ответить на этот вопрос даже самой себе, но все-таки что-то ее удерживало. У Кайена и Ноно тоже уже была возможность разрушить Краски Зари, но и они потерпели неудачу. Так почему все вдруг решили, что именно она окажется способной на этакий культурный терроризм, надругательство над творением искусства?

«О мои мертвые боги, что же я делаю-то? – Пурити вдруг овладела тревога. Все мышцы девушки были напряжены до предела, и все же она не сдвинулась даже на волосок. – Разве эти окна – не самое близкое к понятию „святыня“ из всего, что у нас есть? Краски Зари – наша драгоценная, сакральная реликвия, наше… наше наследие. Как можно ожидать от меня, что я разрушу саму историю?..»

Сила гравитации уже напевала свою песню рукам, державшим молот над ее головой.

Но ведь в том-то все и дело? Гравитация. Гравитация истории, гравитация сковавших их правил: приказы, полученные Кайеном от отца, взвалили на его могучие плечи всю тяжесть будущего гильдий и, может быть, самого города; исполненные безумия преступления Ноно проистекали из слепого инстинкта самосохранения; стой здесь сам князь Ффлэн, была уверена Пурити, он бы смог перечислить множество причин, почему ключ к Оружию не должен попасть на язык ни единой певчей пташке. И в то же время она была столь же уверена, что ни один из вышеупомянутых не сумеет по-настоящему оценить тот акт разрушения, к которому столь старательно подстрекал.

Поэтому они попытались переложить это дело на Пурити. Она-то, в отличие от них, не станет потом терзаться угрызениями совести – что ж, в этом юная Клу была с ними вполне согласна, хотя и сомневалась, что ее мотивы хоть в чем-то схожи с теми, что управляли ими. Она была готова уничтожить Краски Зари из одной только безысходности – сильного и чистого чувства, но на сей раз пришла подготовленной… и собиралась воспользоваться правилами, чтобы изменить игру. Она повернет ход истории к другому будущему.

Ноно издала настороженный вздох.

– Я задала тебе вопрос, девчонка!

Пурити посмотрела на подругу и немного расслабила руки.

– Просто помедлила, чтобы насладиться важностью гравитации, Ноно.

В следующее мгновение Клу обрушила молот.

Один из семи витражей разлетелся на осколки. Битое стекло посыпалось ей под ноги; переливающееся всеми цветами радуги святотатство, сверкающее, подобно сокровищам дракона. Гранат, роза, подсолнух, цикламен, виридиан, кость, полночная тьма… Ноно кивнула, указывая на остальные, и Пурити не стала возражать – песня была написана у основания каждого из витражей. Глаза Клу метались, изучая ноты, сохраняя их в памяти. В такой замечательной, когда дело касалось фактов, дат и страниц, которые Пурити читала один лишь раз в жизни, и такой скверной, когда речь заходила об именах и лицах. Клу, к своему стыду, обнаружила, что молча молится, чтобы память не подвела ее на этот раз.

Под ее ударом рухнуло еще одно древнее стеклянное окно. Затем еще одно, и еще, пока сама она изучала письмена, хранившие в себе Оружие. Подойдя к последнему витражу – тонкой пластине древнего стекла, подвешенной в стальной оправе, – Пурити помедлила. Эта Краска Зари изображала женщину с красными пятнами на боку, водружающую на собственную голову уродливую черную корону. Это окно было самым старым из всех, а потому и самым оплывшим, и прошедшие века превратили пятна в струйки крови, а корону – в пожирающую голову женщины тварь из кошмаров безумца.

Ощутив укол вины, Пурити оторвала взгляд от рисунка на стекле и в последний раз посмотрела на размытый черно-золотой прямоугольник под ним, чтобы написанное в нем раскаленным клеймом отпечаталось в ее памяти. Затем она ударила молотом снизу вверх и проводила глазами осколки, рассыпавшиеся по залу. Послание из глубин вечности было уничтожено. Пурити выпустила из пальцев рукоять. Молот описал дугу и, гремя по напольным плитам, канул в историю.

– Умница, девочка. Сегодня, юнга, ты прославила свое имя.

«Юнга? – Пурити улыбнулась. – Она продолжает говорить как пират, потому что ничего больше о жизни не знает».

– Эй, пацан! – Ноно ткнула Кайена мечом. Клинок пронзил его руку, как масло; каменщик закричал от боли, и Убийца засмеялась. – Беги.

– Боюсь, я не могу, мисс Лейбович.

– Хочешь умереть? Или лучше будет сказать: Умереть? Беги или делай свой выбор, пацан.

– Кайен, – кивнула Пурити, – уходи. Прошу тебя.

Она сама не знала, что случится, если он останется.

«Быстрее», – одними губами добавила Пурити. Кайен заставил себя подняться и стал осторожно взбираться по лестнице, хотя Клу понимала, что он не станет уходить далеко. Пусть Ноно пока посмеется, ведь Пурити приготовила для нее нечто восхитительное, то, о чем Лейбович мечтала так долго, – равенство.

Ступая по осколкам полумиллиона лет, девушка будто шагала по дороге, выстланной острыми звездами, уходя от причиненных ею разрушений. Ноно Лейбович наблюдала за ней с выражением, которое, как понимала Клу, должно было изображать матросское ликование. «Так и представляю себе попугая у нее на плече». Внезапно в груди Пурити родился истеричный, совершенно не подходящий случаю хохот, и она заморгала, смахивая слезы и стараясь не рассмеяться вслух.

Надо было петь. Пока меж стен еще мечется эхо ее ударов, она может использовать Оружие; оно сохранялось в воздухе – разрушенная песня колоколов, звенящая высвобожденной, рассеивающейся силой. Во всяком случае, Пурити надеялась, что та рассеивается, ведь иначе она совершила этот акт вандализма напрасно.

Девушка закрыла глаза, перед ее внутренним взором всплыли черно-золотые прямоугольники, и она расслабилась, приводя свой план в исполнение. Если она для чего и была рождена, так именно для этого: легкая музыка для званых завтраков, фортепьяно для творческих вечеров, пение под аккомпанемент арфиста во время праздника в честь помолвки. Она никогда не обладала идеальным слухом, и у нее не было времени репетировать песню Красок Зари, но Пурити все равно приступила к выполнению своего плана с нахальством, присущим дочерям привилегированных семей. Тихий напев, сорвавшийся с ее губ, постепенно становился громче, сплетая ткань мелодии, и глаза Ноно расширились от ужаса… и понимания.