Читать книгу "История Древней Греции в биографиях - Генрих Вильгельм Штоль"

Но это время трудов и опасностей было для молодого Демосфена превосходною школою. В возрасте, который афинские юноши тогдашнего времени обыкновенно проводили в легких наслаждениях, он испытал только нужду и борьбу, труд серьезный и напряженный. Силы его были возбуждены, характер окреп; он приобрел самоуверенность и привычку говорить. Это привело его на поприще государственного мужа и оратора. Под руководством Изэя сделался он таким красноречивым и ученым адвокатом, что не только свои собственные дела защищал с искусством, но приглашаем был и другими для защиты прав их. Кроме наставлений Изэя, и другие люди, имевшие тогда в Афинах влияние на умственную жизнь, без сомнения, влияли, на развитие предприимчивого юноши, хотя их нельзя назвать собственно его наставниками. Таковы были прославленный учитель красноречия Исократ и философ Платон. Изэй и Исократ только писали речи, но никогда не выступали в качестве ораторов; но пример и слава замечательного оратора и государственного мужа Каллистрата рано возбудили в Демосфене удивление и соревнование. Великого Перикла, рассказывают, взял он себе за образец, творение Фукидида, родственное с Периклом по духу и по слогу заключающихся в нем речей, изучал с таким рвением, что не менее восьми раз переписал его собственноручно.

Неутомимым трудом и терпением Демосфен усовершенствовал свой ораторский талант и образовал слог речей своих по лучшим образцам; но искусственно-правильная обработка речи была недостаточна для полного успеха оратора, который в народных собраниях должен приковывать внимание слушателей и владычествовать над ними. Он сам, как рассказывают, на вопрос, что составляет самую существенную принадлежность оратора, отвечал: «Прежде всего — произношение, во-вторых — опять произношение, и в третьих — опять-таки произношение речи». Избалованные афиняне тогдашнего времени были чрезвычайно требовательны в отношении к устному изложению речей. Перикл и старейшие ораторы говорили, стоя на кафедре в спокойном положении, с спрятанными под мантией руками; теперь стали требовать от оратора до тонкости выработанной мимики. Положение тела, движения, игра физиономии должны были в точности гармонировать с мыслями и внутренним настроением оратора. Требовали совершенно правильного и изящного выговора, полноты голоса, благозвучия и ритма. Демосфен сначала имел в этом отношении большие недостатки, частью от природы, частью вследствие недостатков воспитания. Он имел слабый голос и короткое дыхание, так что посреди периода часто должен был останавливаться и начинать снова; с ранней юности речь его имела что-то косноязычное, так что его называли в насмешку ваталом; букву «р», начальную букву собственного своего искусства, не мог он выговорить правильно. Ударение слов было у него ошибочно, положение его тела было неловко; он подергивал одним плечом. Все эти недостатки были такого рода, что могли испугать и заставить упасть духом юношу с меньшей силой воли; но Демосфен приложил неутомимое старание, чтобы превозмочь обидевшую его природу. Чтобы придать языку своему подвижность и быстроту, он брал в рот черепки и с ними пробовал говорить ясно и громко; чтобы усилить голос и дыхание, он скорыми шагами всходил на крутизны, громко, одним духом произнося места из поэтов; бродил по прибрежью моря и старался голосом пересилить шум и плеск морских волн. В своем доме он устроил себе подземную комнату, в которой никто не мешал его упражнениям. Там оставался он часто по дням и по месяцам, ни разу не выходя на воздух, и, чтобы ничто не соблазняло его оставить свое уединение, выбривал себе половину головы. Он устроил себе зеркало в вышину человеческого роста и перед ним делал свои упражнения; с потолка этой комнаты висел острый меч, которым он должен был поранить себя, если бы начал дергать плечом.

Демосфен, Копенгаген

Многое в этих известиях может быть вымышлено и преувеличено; но достоверно то, что Демосфен употребил невероятный труд, чтобы сделаться великим оратором. Горький опыт при первом появлении его в народном собрании заставил его прибегнуть к этим отчаянным усилиям. Когда он в первый раз осмелился говорить перед народом по поводу общественных дел, он был принужден сойти с ораторской трибуны, оглушенный неодобрительным шумом и шиканьем. Уже хотел он отказаться от своего предприятия, как однажды, когда, упав духом, смущенный, он бродил в Пирее, встретился с ним человек почтенных лет, Эвном, из Фрии; старец начал упрекать его за уныние и неуверенность в себе, сказал ему, что в нем есть что-то перикловское, что ему необходимо усвоить себе внешние достоинства оратора и снова мужественно выступить перед народом. Это поощрение подвигнуло Демосфена на новый опыт, но и во второй раз испытал он неудачу. Пораженный, с закрытым лицом, спешил он домой, чтобы скрыть от всех стыд свой. Один из его знакомых, актер Сатир, последовал за ним. Демосфен горько жаловался на прихотливое настроение публики, сетовал на то, что он, который трудился более всех других ораторов и посвятил искусству всю юношескую силу своего духа, не находит ни в ком сочувствия, между тем как пьяные моряки (как, например, Димад) и грубые лентяи удостаиваются всеобщего внимания. «Это правда, Демосфен, — отвечал ему Сатир, но я, может быть, устраню причину твоей неудачи, если ты мне прочтешь одно место из Софокла или Еврипида». Демосфен исполнил его требование; тогда Сатир повторил то же самое место с таким выражением, с такою живостью в телодвижениях и взгляде, что Демосфену показалось, будто он слышит совершенно другие стихи.

Демосфен пожал прекраснейшие плоды от своего постоянства и трудолюбия: он сделался величайшим оратором древности, имел удивительное влияние на умы своих сограждан и могуществом речей своих делал более, чем флоты и армии. Но эта сила красноречия имела своим основанием не одно только ораторское искусство его. Чтобы слово имело силу, нужно, чтобы оно исходило от благородной личности, высоконравственного характера. Эти-то качества и придали вес влиянию Демосфена, они-то и поставили его выше всех ораторов и государственных мужей того времени. Не гоняясь за собственной выгодой и славой, не хлопоча о благоволении или неодобрении своих слушателей, высказывал он с решительностью и мужественною свободою духа то, что казалось ему справедливым, благородным и славным. Отечество было в его глазах выше всего. Благородный и высокого образа мыслей, он с силою нравственного убеждения восстал против легкомыслия, индифферентизма и испорченности своих сограждан, направлял их к труду и деятельности, возбуждал их к великодушным подвигам, указывая им на славу великих предков и всегда напоминая им, что государство должно стремиться не к достижению приятнейшего, легчайшего и выгоднейшего, но, с пожертвованием преходящими благами, к торжеству чести и добродетели. Он вполне сознавал свое высокое, серьезное призвание, и в летах зрелого мужества трудился для общественной пользы с той же добросовестностью и любовью, как в лучшие годы своей юности. В то время как другие демогоги проводили ночи на пирах и попойках, он с трезвым духом просиживал ночи при свете своей лампады и думал о том, что намерен был на другой день предложить в народном собрании. Враги его смеялись над ним по этому поводу и называли его водопийцей. «Твои речи пахнут светильнею ночной лампады», — говорил ему некто Пиеей. «Во всяком случае, — возражал Демосфен, — лампада не может рассказать обо мне того, что могла бы рассказать про тебя». Он никогда не говорил перед народом без приготовления, следуя внушению минуты, но поставлял себе за долг тщательно взвешивать истину и все полезное отечеству и выступать перед народом не иначе, как вооружившись правильными доводами и основаниями.