Читать книгу "Майн Рид - Андрей Танасейчук"

Вечер памяти Байрона состоялся 18 апреля при большом стечении слушателей и прессы. Мы можем только представить, какие чувства обуревали писателя, когда он ехал в «Стейнвей-холл», когда, тяжело опираясь на трость, всходил на трибуну (он даже прихрамывал — почти как Байрон!), как волновался, начиная свою речь, как, постепенно воодушевляясь, овладевал залом: все сильнее звучал его голос, увереннее и решительнее становились жесты, а какой была овация, устроенная ему по завершении выступления! Элизабет Рид приводит целый ряд свидетельств о лекции мужа — ей она посвятила несколько страниц книги. У нас нет такой возможности, поэтому ограничимся фрагментами из отчета о лекции под названием «Великолепный Байрон. Лекция капитана Майн Рида в «Стейнвей-холле»», опубликованного на следующий день в газете «Нью-Йорк геральд»:

«Блестящая аудитория тепло приветствовала вчера вечером капитана Майн Рида в «Стейнвей-холле» на его лекции о Байроне. Хотя шел дождь, неблагоприятная погода не помешала собраться там созвездию моды и интеллекта, чтобы воздать должное не только памяти английского барда, но засвидетельствовать уважение и признательность лектору, снискавшему известность в этой стране как своими литературными трудами, так и своей непримиримой борьбой с богемствующими трансценденталистами из Новой Англии. Председательствующий… напомнил о выдающихся военных заслугах лектора, поразительной плодовитости ума и живости его пера. Он указал, как плохо оценивается литературный труд по сравнению с той легкостью, с какой обретаются влияние и богатство в занятиях политикой, которых лектор мудро избежал. Затем выступил капитан Майн Рид. Он был элегантно одет — на нем были светло-коричневые брюки, длинный сюртук с пуговицами и канареечного цвета лайковые перчатки.

Свою речь он начал с обсуждения удивительной последовательности событий, которые по очереди то освещали, то омрачали историю Европы и Америки в кровавые дни, что предшествовали Царству террора. Его речь была исполнена драматизма, а его поза, жесты, магнетизм личности, бесстрашие и артистизм — оживляли представление, наделяя энергией и живостью его выступление… Рассмотрев ужасные события, что омрачали политический небосвод в те времена, когда родился Байрон, он рассказал о молодости величайшего поэта современности; о его простом окружении в детстве; о нежной заботе внимательной и любящей матери; о нежданном подарке судьбы, благодаря которому Джордж Гордон Байрон в 1799 году в возрасте одиннадцати лет стал пэром Англии; о той скромности и достоинстве, с которыми он нес это звание; о его еще в юности проявившемся поэтическом даре.

Потом он заговорил о характере поэта, клеветнически опороченном инсинуациями, ложью и измышлениями. Он губил женские репутации и разбивал сердца — но таковы были женщины, что встречались на его пути, — и если он и губил их, то только бездействием. О мадам Бичер-Стоу лектор даже не упомянул.

Затем он рассказал, как лорд Байрон обнажал пустоту, фальшивость и никчемность современного ему общества; как острым скальпелем своей сатиры он поражал современных ему литераторов; как оскорблял целые государства — Англию, Австрию, Россию, Португалию, Италию, Грецию — и в одиночку отважно противостоял всему человечеству. И как повсюду его преследовала клевета людей низких и завистливых… Он пламенно говорил о щедрости Байрона, его благородстве, мужестве, искренности, и речь прерывалась громкими аплодисментами. В его лекции не было критического разбора поэзии, но он много читал поэта. С воодушевлением и поэтическим огнем он прочел «Был слышен звук дуэли ночью»; но лучше всего удался отрывок из «Манфреда» — тот самый, где угрюмый циник стоит на вершине горы Юнгфрау перед тем, как совершить последний прыжок. Ни один из живых языков не способен передать величие мысли и возвышенность трагического шедевра, но в исполнении капитана Майн Рида он звучал превосходно. Он читал отрывки из разных произведений, а завершил свое выступление знаменитыми строками Байрона из «Стансов к океану»».

Приведенный пассаж говорит о многом — прежде всего об отношении Рида к Байрону, о его восхищении поэтом и его поэзией, силой его духа и мощью таланта; но и о той энергии, с которой писатель говорил о нем. А ведь Майн Рид был болен, и болен серьезно. И выплеск эмоций — огромный (кто выступал перед большой незнакомой аудиторией, поймет, о чем речь) — не мог не привести к ответной реакции организма. Лекция завершилась бурной овацией. Писатель — что называется «на адреналине» — в приподнятом настроении, в сопровождении жены и знакомых, вернулся домой. Здесь они отметили успех Рида, а затем напряжение спало, «запал» кончился, и… уже той же ночью у писателя резко поднялась температура, началась лихорадка, и он впал в забытье. На счастье мадам Рид, которая всю ночь, не смыкая глаз, провела у постели супруга, в том же доме квартировал доктор Уотсон, в прошлом военный хирург и давний (с 1848 года) знакомый Рида еще по Ньюпорту. Он взялся безвозмездно лечить и ухаживать за больным, накладывал мази, делал перевязки и т. п. Но самочувствие писателя постепенно ухудшалось, и Майн Рид с каждым днем слабел. Он потерял аппетит и почти ничего не ел. Как вспоминала жена, единственной пищей, которую принимал супруг, было молоко, и у постели всегда стоял кувшин, но без посторонней помощи больной пить не мог. Рана, которую постоянно смазывали и перевязывали, не заживала. Доктор Уотсон собрал консилиум, на который, среди других, был приглашен и светило тогдашней американской хирургии доктор Ван Бюрен[109]. Его вердикт был неутешителен — он без колебаний объявил состояние писателя безнадежным и заявил, что жить ему осталось в лучшем случае несколько недель.

В тревоге за состояние супруга Элизабет согласилась поместить писателя в больницу. Ближайшим был госпиталь Святого Луки, куда немедленно и перевезли Рида. Госпиталь этот (он существует и сейчас, но с 1896 года расположен в другой части Нью-Йорка[110]), как можно понять из названия, находился под патронажем церкви и был прежде всего предназначен для малоимущих. Но у Э. Рид не было выбора. Да и денег у них, чтобы поместить писателя в частную клинику, тоже не было. Его положили в общую палату, в которой одновременно лежало более пятидесяти больных. В то время в Нью-Йорке установилась ужасающая жара. Можно представить, в каких условиях находился Рид.

Во главе больницы стоял преподобный У. Мюленберг[111]. Для него Майн Рид был таким же пациентом, как и все остальные. Поэтому просьбы жены и друзей предоставить больному писателю специальное помещение вызвали у него только удивление. Лишь через несколько дней, после обращения одного из попечителей и крупных жертвователей больницы Б. Филда[112], Риду была предоставлена отдельная палата. Кроме этого, меценат внес определенную сумму, которая предназначалась на оплату сиделки и специальное питание. Впрочем, в последнем почти не было необходимости — писатель ничего не ел, только пил молоко и воду. Никакие усилия врачей не помогали, с каждым днем Рид все больше слабел, хотя и находился в сознании. Решили ампутировать больную ногу выше колена. Но операцию делать не стали — было ясно, что пациент ее не переживет. Вскрыли рану, и это принесло облегчение. Жена и друзья воспрянули, было, духом, но улучшение оказалось кратковременным: ослабленный организм поразила инфекция — начались жестокое несварение желудка и тошнота.