Читать книгу "Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова"

Миронег слышал лишь голос Твердяты, отдалённый перезвон храмовых колоколов да шумное дыхание раненого Володаря.

– Я люблю лишь Господа нашего и свою семью, – был ответ.

Миронег попытался отыскать взглядом Елену, ерзал по полу, силясь подняться, но бедная, многострадальная головушка отзывалась на каждое его движение ужасной болью. Достойная дочь своего отца и племянница его братьев, Елена говорила долго, витиевато. Просила отца, увещевала Твердяту. Она умоляла отца отпустить обоих русичей, не чинить им препятствий, чтобы они могли в кратчайший срок покинуть город Константина. Твердята несколько раз пытался поднять голос. И ему тоже никто не мешал. Одна лишь Елена мановением ладони останавливала его многословие. И никто не стал перечить ей, и никто не осмелился возразить, кроме самого Фомы.

– Князёк пусть убирается хоть в преисподнюю, – голос Фомы Агаллиана звучал глухо в мертвенной тишине. Утихли все звуки, даже раненый Володарь перестал хрипеть. Хозяин дворца выплевывал слова с невыразимым омерзением:

– Не любил славян и не люблю. Эти люди разбили тебе сердце, дочь. Из-за них погиб твой брат, а мы продолжаем игрища. Право слово! Будто это ипподром! Пусть Рюрикович убирается за Понт. А второй, тот, которого ты так долго и тщетно ждала, пусть гниёт в темнице до тех пор, пока кто-то не внесёт за него литру золотом! Я решил, и довольно игрищ!

– Справедливый судия! – проговорил Твердята.

Холодноглазый варяг, подошедший сзади, точным движением, почти без замаха, ударил его по затылку кованой рукоятью кинжала.

А потом, при помощи проворных помощников, бесчувственное тело новгородца выволокли вон из зала.

* * *

– Что же было, когда я упал?

Прохладная чугунина решётки холодила кожу на лице. Твердята чуял рыбный дух, исходящий от Миронега, кривился, сдерживал дыхание, но не отстранялся.

– Меня допустили к тебе… и я принёс еды… но не только… я вести принёс… добрые вести…

– Какие? – Твердята так жадно набросился на еду, поданную Миронегом, что у того выступили слёзы на глазах.

– Вот так и ревём попеременно, то князюшка, то я, то князюшка, то я. Денег-то добыли. Сам князь чуть не портки с себя содрал, седло с Жемчуга продал. Немного добавила добрая Дросида. Хозяюшка надеется и верит, что ты заново заматереешь, и уж тогда расплатишься с нею… и даже Амирам расщедрился…

– Амирам? – переспросил Твердята. Он перестал жевать терпкие на вкус, кисловатые оливки. Так и замер, не донёс до рта ячменную лепешку.

– Отсыпал монет! Вот внесли тяжку лепту, чтобы освободить тебя от оков…

Пришёл сумрачный ключник, отпёр замок, распахнул решётчатую дверь, отступил в сторону, давая Твердяте свободный проход.

– Ты прости меня, Апполинарий, – внезапно молвил новгородец. – Который год с тобой по миру кочуем, и всё это время я считал тебя бессмысленной тварью, вечно пьяной и убогой. И это правда, а теперь… Да что уж там, друже, ты спас меня! Право слово, спас!

– Не стоит, – Миронег странно потупился. – Мне воздалось сейчас.

– Чем же воздалось?

– Такой человек назвал меня другом! Это меня-то, у которого от роду друзей не водилось!

Они вышли из подземелий на яркий свет. У ворот Агаллианова подворья их поджидал Амирам. Корабельщик, по обыкновению, положил на кожаное плечо куртки лезвие своего длинного меча. Неподалёку топтались несколько его матросов. Варяжская дружина проводила их внимательными взорами из-под низких налобий.

Амирам вёл отряд в полном молчании. Он шествовал впереди, зачем-то держал меч наизготовку, и встречные царьгородцы прижимались спинами к стенам домов, давая им дорогу.

Они вышли на странно пустынную пристань. «Единорог» баюкали сонные волны. Твердята сразу увидел узкую фигуру женщины в жёлтой шали и понял: он вернулся домой.

Он заснул и проснулся с рассветом, окутанный знакомым запахом дальних степей. Ах, как давно это было! Или недавно? Может быть, сейчас, откинув пропахшую травами ткань, он выйдет в разнотравье. В рассветной дымке узрит золотистую тень Колоса, услышит блеяние овец. Пастуший пёс с варяжским именем, едва почуяв его, встрепенётся, навострит уши, посмотрит пристально. А он увидит дальний лес, и легкий дымок над степным шатром. А он услышит тихий гул барабана, разгоняющего сон древних богов, и рука Тат ляжет на его плечо, невесомая, но очень твёрдая.

Тат решительно сдернула шаль, покрывавшую их головы. Сын толкнулся в её чреве так бойко, что Твердята, сжимавший её в объятиях, почувствовал это.

– Он волнуется, – пояснила Тат. – Ты не размыкал объятий всю ночь и весь день. Нам надо вдохнуть простор. Мы устали от покоя.

– Я останусь тут, – сонно заметил Твердята.

– И тебе надо подняться, – сказала Тат. – Днём пришёл слуга из дома каменного кагана. Он передал: печальная дева будет ждать тебя в доме вдовы. Слуга ждёт тебя, чтобы проводить.

– Я не пойду… – Твердята перевернулся на другой бок, уставился на выбеленные солью доски палубы.

– Надо проститься. Надо повернуться спиной к прожитой жизни. Тогда сможешь идти дальше. – Тат говорила с ним на языке племени Шара.

О борта «Единорога» лениво тёрлась тёмная волна. Смуглолицый провожатый немым изваянием стоял неподалёку. Откуда-то явился Амирам в своей обычной странной шапке, украшенной чудным пером.

– Надень кольчугу, опасайся подосланных варягов, – буркнул он. – И помни: мы выходим в море с рассветом. Нет нужды испытывать коварство Агаллианов.

Провожатый терпеливо ждал, пока Твердята облачится в кольчугу, лёгкий Амирамов шлем и перепояшется мечом. Он немой тенью следовал за новгородцем по засыпающим улицам Константинополя.

Они миновали латинские кварталы. Навязчивый запах нечистот сменился ароматом цветущих растений, дома сделались ниже. Наконец над черепичными крышами показался шпиль колокольни церкви Святых апостолов. Вот и знакомая калитка, неприметная дверь в каменной ограде. Вот ухоженный пустынный садик. Твердята ожидал увидеть Дросиду, но вместо крупной, статной фигуры хозяйки перед ним возникла согбенная тень старой няньки-венгерки. За стволами дерев он увидел шёлковый покров носилок. Елена ждала его.

* * *

Тверядта снял с головы шелом, расстегнул пояс и отставил в сторону ножны.

– Жарковато в Царьграде, – улыбнулся он. – Солнышко разогревает доспех. Дозволь разоблачиться, спасительница. Спасла из темницы, спаси и от зноя…

Они затеяли незначительный разговор о яде, добавляемом в вино и о кинжалах подосланных убийц. Об отвычке от обыкновений столичной жизни, об обычаях ипподрома и портовых сплетнях. Твердята смотрел на неё прямо, не опуская взора, силясь найти следы испуга или брезгливости, но даже жалости не обнаружил. Елена не дрогнула. Она рассматривала каждый шрам, каждую морщинку на его лице, но, не удовлетворившись этим, подошла вплотную. Она ощупывала рубцы и ямы на его щеках и лбу так тщательно, словно желала запомнить навек каждую чёрточку его нового лица.