Читать книгу "Великаны сумрака - Александр Поляков"

— Ну же! Все?! — визжал пробивающийся к дверям штабс- капитан; он смешно поднимал колени, словно шел по болоту.

— Все! — прохрипел Стародворский. — Не видишь?..

Судейкин вдруг дернулся, вскочил на ноги и, с утроенной

силой боднув по-бычьи Конашевича окровавленной голо­вой, кинулся к ватерклозету; успел вбежать, да запереться не смог, и теперь слабеющими руками пытался удержать дверь изнутри. Ловкий Стародворский вставил ногу между кося­ком и дверью, тянул ее на себя, нанося удары ломом по раз­битым ладоням, запястьям спасающегося инспектора. Силы были неравные. Наконец, раненый, оглушенный подполков­ник разжал искалеченные пальцы. Рывком вытащив несча­стного в переднюю, обезумевший народоволец принялся ко­лотить его скользким от крови ломом по виску и затылку. Умирающий Георгий Порфирьевич опрокинулся назад, в ватерклозет, заполнив его своим огромным телом. Но и здесь, в тесноте, прыгал тяжкий железный обрубок, кроша в брыз­ги голову, ломая ночную вазу. Осколок отскочил, поранив лицо убийце. Теперь по его щеке тоже текла кровь.

Судейкин был мертв. Чудом остался в живых Николай Судовский; он-то и расскажет обо всем следствию. Но это уже мало интересовало Конашевича и Стародворского. По­бросав ломы, толкаясь на лестнице, они бросились вон, чуть было не сбив в подворотне запасного унтер-офицера Суво­рова, агента охранки, проживающего под видом лакея у Де- гаева и отправленного им за покупками в провиантские склады. Унтер и запомнил расхристанных, испуганных людей.

Сам же штабс-капитан скрылся еще раньше. В колких от летящего снега сумерках он бежал по городу, не узнавая его домов и дворцов. Он закрывал глаза и видел кровавое пятно на полу, он открывал глаза, и липкие страшные струи стека­ли по белым дорическим колоннам особняков. Объятое ужа­сом сердце норовило выскочить из горла. Ноги отказыва­лись нести. Чтобы перевести дыхание, Дегаев прислонился спиной к стене большого серого дома. Над его головой уют­но светились вечерние окна.

Вспомнилось, ударило в виски: «Целовал ворон курочку до последнего перышка. Ох, целовал.»

И вдруг ему почудилось. Нет, он явственно услышал дет­ский плач — откуда-то сверху, из теплого желтого света. Плач был горьким, безутешным.

«Откуда? Мне показалось. Это все нервы. Это ветер.»

Конечно, никакого плача. Тоскливо посвистывала, шеле­стела поземка. Но все было, было! И плач был.Потому что в теплой детской спальне от неясного испуга пробудился Сереженька Судейкин, поздний ребенок Георгия Порфирьевича. Мальчик проснулся от страшного сна, ко­торый он тут же забыл, и теперь, всхлипывая, успокаивался на руках у доброй и теплой няни. Он не забудет только лило­во клубящиеся тени по углам, серые тона старинных гобеле­нов, блеск серебра и золота багета и, наполненный сказоч­ным ужасом, шум ветра за полуночным окном. Он станет потом знаменитым художником, художником «Голубой розы», и на его романтических картинах, на театральных де­корациях оживут, словно всплывая из тревожной прапамя- ти, те же краски, причудливые силуэты, которые приносят повторяющиеся горькие сны. Сны неутешной боли и сирот­ства.

Подполковника отпевали в церкви Мариинской больни­цы. Народу было много.

Государь начертал на докладе министра внутренних дел графа Толстого: «Я страшно поражен и огорчен этим извес­тием. Конечно, мы всегда боялись за Судейкина, но здесь предательская смерть. Потеря положительно незаменимая.» Императрица пристала на могилу венок — белые лилии, пе­реплетенные надписью: «Честно исполнившему свой долг до конца».

Не смолчала и дышащая на ладан «Народная Воля», опуб­ликовав бодрое заявление ИК относительно казни инспек­тора охранного отделения. По всему выходило, что партия специально бездействовала, милостиво позволив правитель­ству принять благодетельные для России меры, да вот, не оп­равдало правительство доверия террористов, и поэтому по решению Комитета Судейкин, этот сеятель политического разврата, был убит. (Ох, умели подпольщики пыль в глаза пустить!) Писали и о предательстве Дегаева. По мнению на­родовольцев, только взаимное истребление этих двух достой­ных друг друга деятелей могло хоть как-то успокоить возму­щенное нравственное чувство.

Тем временем Дегаев благополучно добрался до Парижа. Как и обещал Тигрыч, изменника судила революционная «тройка» — Герман Лопатин, Василий Караулов и сам Тихо­миров. Заседание было коротким. Лев зачитал решение: «Вы­нужденный горькой необходимостью преодолеть нравствен­ную брезгливость и законное негодование и воспользовать­ся услугами Дегаева, ИК нашел справедливым заменить ему смертную казнь безусловным изгнанием его из партии с зап­рещением ему, под опасением смерти, вступать когда-либо на почву русской революционной деятельности. ИК приглашает всех членов партии «Народная Воля» следить за точ­ным выполнением этого приговора.»

— Поставь подпись, — тихо сказал Тигрыч.

Рука штабс-капитана дрогнула. Перо порвало бумагу. Подпись вышла хуже, чем на прошении «его благородию гос­подину Г.П.Судейкину от потомственного дворянина» о за­числении в штат охранного отделения.

— В России тебе не бывать. И в Европе тоже, — с нараста­ющим отвращением выдавил Тихомиров. — Вы с женой уедете в Америку. Навсегда.

Катюша волновалась, протестовала, но заграничный центр постановил: сопровождать чету Дегаевых до Лондона должен сам Тигрыч. А он посмеивался: вот, мол, сподобился роли конвойного; прежде-то все было наоборот.

Катя думала, что на борту парома, оставшись со Львом один на один, изменник непременно сведет счеты. Но тот был подавлен, молчалив. Лишь сказал, задохнувшись от ветра:

— Пойми, Тигрыч, я же поверил. Если объединить энер­гию революционеров и правительства. Лучшие силы. Пред­ставь: тюремная камера, тускло освещенная лампой, и мы с женой за столиком в сочельник. Мы плачем и мечтаем о будущем. О будущем России.

Тихомиров отвернулся. Паром подходил к английскому берегу.

Спустя три дня тяжелый пароход британской компании увез Дегаевых в Южную Америку.

Пришлось пойти в портовые грузчики, жене — в прачки, посудомойки. Потом они переедут в США, где штабс-капи­тан сделает блестящую профессорскую карьеру: отставной артиллерист был всегда хорошим математиком. Теперь его зовут Александр Пелл, он получил докторскую степень в уни­верситете Южной Дакоты. Правда, этот жуткий русский ак­цент. Зато его обожают студенты, с которыми он играет в американский футбол. Ребят поражает его доброта: «Доктор Пелл занимает исключительное место в наших умах и серд­цах.» Он становится деканом. Проходит время, и умирает жена. Но в этого странного русского влюбляется одаренная студентка Анна Джонсон, дочь шведских эмигрантов. В 1907 году почти пятидесятилетний профессор женится на своей юной ученице. Они переезжают в Чикаго, преподают в уни­верситете.

Размеренную жизнь нарушила лишь та поездка в Нью- Йорк.

В Метрополитен-опера давали «Петрушку» Игоря Стра­винского. В программе значилось имя художника декора­ций: Сергей Судейкин. Лиловые круги поплыли перед глаза­ми доктора Пелла.