Читать книгу "Собачий бог - Сергей Арбенин"

Уморин присел от ужаса, повернулся к собаке и пробормотал:

— А здрасьте… Давно, это, не видались, да?

И быстро-быстро пополз задом вперед.

Он полз и полз, и только никак не мог понять, почему страшное видение не отдаляется; не отдаляются ни сугроб, ни черные покосившиеся ворота, ни окна, заколоченные крест-накрест…

Тогда он догадался оглянуться. И увидел Густых, который стоял у него на пути. В него-то Уморин и уперся задом. Рук у Густых не было — только болтались полуоторванные рукава пиджака фирмы «Босс».

— Э-э… — пролепетал Уморин. — А ты чо не в морге?

Густых криво усмехнулся синим лицом, и внезапно сильно ударил Уморина ногой в зад. Уморин растянулся на обледеневшей дороге и покатился прямо к страшной белой собаке.

Только теперь это была не собака. Это была волчица. Та самая, с серебристой шерстью и ласково горящими глазами.

Рупь-Пятнадцать словно проснулся. Он неловко поднялся, поскальзываясь, потом замер.

— Стой здесь, — прозвучал у него в голове низкий рыкающий голос волчицы. — Может быть, пригодишься.

К дому сбегались волки. Некоторые из них были настоящими волками, другие — одичавшими в окрестных свалках собаками, третьи — полулюдьми. Их становилось все больше. Не обращая внимания на Белую, они подбегали к воротам, крутились возле них, потом, найдя подходящее место, прыгали через забор во двор.

Во дворе, за сараями, тучей летел снег. Это Коростылёв копал яму. Волки не обращали на него внимания, они медленно, кругами обходили огород, двор, надворные постройки, и постепенно круг сжимался вокруг дома.

Наконец, они сели — тесно, один к одному, — обступив дом, взяв его в кольцо. Подняв морды, молча смотрели на дом: окна с наличниками, забитыми снегом, куски оторванной фанерной обшивки, моток ржавой проволоки на гвозде, дырявую алюминиевую ванну, прислоненную к завалинке под навесом.

Некоторое время вокруг стояла оглушающая тишина, — даже Коростылев успокоился, с головой закопавшись в снег. Тишину нарушал только одинокий флюгер-трещотка, слабо потрескивающий на покосившемся шесте, возвышавшемся над навесом для дров.

А потом волки дружно завыли. Выли вполголоса, так что издалека могло показаться, будто это воет ветер в трубе.

Андрей бежал во все лопатки, даже взмок, несмотря на мороз. Он хотел добежать до автобусной площадки, позвать людей. Но на площадке никого не оказалось. Залитая светом прожектора, она была абсолютно пуста. Андрей в недоумении огляделся. Посмотрел на будочку охранников оптового склада, — в будочке было темно. Глухо были забраны решетчатыми ставнями темные окна круглосуточного магазина. «Интересно, — подумал Андрей, — а почему это все спят?»

Андрей постоял, озираясь. Не было даже солдат или милиционеров, которые в последнее время вечно здесь отирались. И по Ижевской не проезжала ни одна машина.

Андрей вытер рукавицей разгоряченное лицо и кинулся в переулок. Теперь он мчался домой.

Впереди, на перекрестке, высилось какое-то странное сооружение. Андрей приостановился: на углу горел фонарь и Андрей ясно разглядел на дороге какой-то ледяной короб. Чем ближе подходил Андрей, тем больше короб становился похожим на хрустальный гроб. Тем более, что внутри него действительно спала царевна.

Андрей придвинулся поближе, но тут же поскользнулся: весь перекресток был залит льдом, как каток. Андрей вскрикнул и растянулся на льду, и внезапно увидел прямо перед собой, в глубине ледяной глыбы, белое прекрасное лицо с огромными черными ресницами. Андрей уставился на царевну, а в голове замелькали какие-то обрывки воспоминаний, фразы из книжки, вроде «ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…».

И вдруг царевна распахнула глаза. Огромные, черные, горящие, они смотрели прямо на него.

Андрей отшатнулся, встал на четвереньки. Глаза следили за ним, и как будто умоляли о чем-то.

Он отполз на край льда, встал, поискал глазами что-нибудь подходящее. Потом вспомнил: у забора деда Василия, жившего в домике напротив колонки, были свалены какие-то железки, стальные прутья, проволока. Сын деда Василия вроде хотел сделать железный забор вместо полуразвалившегося деревянного, да руки летом не дошли. Андрей подошел к куче, не без труда выломал из снега и льда увесистый шестигранный стальной прут. Вернулся к ледяному саркофагу и, стараясь не смотреть в черные горящие глаза царевны, принялся долбить лед. Крошки разлетались неохотно, тогда Андрей принес вторую железяку, и принялся выбивать лед кусками.

Разгреб белое крошево. Лицо царевны было близко-близко, а глаза её — снова закрыты. Андрей лег, тоже закрыл глаза и потянулся к её пухлым прекрасным губам…

Но тут же вспомнил об Аленке и, отпрянув, открыл глаза.

На него из белого крошева смотрела оскаленная волчья морда. Смотрела прекрасными глазами сказочной царевны.

Андрей заорал диким голосом. И не думая, не отдавая себе отчета, вонзил шестигранный прут прямо в этот прекрасный глаз.

Вот теперь-то Бракин точно не знал, что делать. Воспользовавшись тем, что внимание Белой было отвлечено Умориным, стоявшим, как истукан, прямо перед ней, Бракин метнулся в темноту, вдоль забора, и на углу сиганул через него. За забором он ухнул в снег, провалившись чуть не по грудь. Что-то расцарапало ему лицо. Это были разросшиеся кусты крыжовника.

Он огляделся. Вообще-то, позиция была более-менее. Здесь, в самом углу, было совсем темно, зато двор и дом лежали перед ним, как на ладони.

Он увидел волков, рыскавших вокруг дома, увидел, как они окружили дом и сели, подняв морды к ослепительно-белому месяцу.

А потом завыли.

Всё происходящее показалось Бракину дурным сном. Совсем дурным. Настолько дурным, что он предпочел бы сейчас проснуться на экзамене по философии первой трети ХХ века с билетом по экзистенциализму. Сартра он, кстати, так и не осилил.

Но это была только мечта и притом, увы, несбыточная.

Где-то неподалёку, за сугробами, слышался легкий скрежет, как будто скребли что-то твердое. Бракин перевел дух, собрался с силами, и пополз вверх, выбираясь из снега. Выбравшись наполовину, он разглядел яму, в которой скреблось существо, одновременно походившее и на волка, и на человека. По временам существо выглядывало из ямы, поднимало морду и подвывало.

«Да это же Коростылёв!» — понял Бракин и снова испугался.

Вжался в снег, снова зарывшись наполовину.

Вой прекратился. А потом внезапно прекратился и скрежет.

Только где-то далеко заунывно дребезжал испорченный флюгер. Он был вырезан из консервной банки, и часть лопастей давно отломилась.

Где-то возле Бракина послышалось шуршание. И внезапно таким же дребезжащим, как у флюгера, голосом кто-то произнес: