Читать книгу "Машина различий - Брюс Стерлинг"

– Да, сэр, – кивнул Беттередж; патриотический оптимизм шефа мигом отвлек его от тревожных раздумий о прокоммунарских симпатиях лорда Энгельса.

Олифант подавил печальный вздох, ему очень хотелось бы, чтобы в этом оптимизме было побольше искренности.

По дороге домой Олифант задремал. Снилось ему, как это часто случалось, Всеведущее Око, для которого нет ни тайн, ни загадок.

Дома он с трудом сдержал досаду, обнаружив, что Блай приготовил ему ванну в складном резиновом корыте, купленном недавно по предписанию доктора Макнила. Олифант надел халат, сунул ноги в вышитые молескиновые шлепанцы, прошел в ванную и обреченно воззрился на черную отвратительную посудину, нагло соседствующую с безукоризненно чистой – и безукоризненно пустой – фарфоровой ванной. Изготовленное в Швейцарии корыто покоилось на складном деревянном каркасе все того же погребального цвета и соединялось с газовой колонкой посредством резиновой кишки с несколькими керамическими кранами; налитая Блаем вода туго натянула и вспучила дряблые стенки.

Сняв халат, он ступил из шлепанцев на холодный, выстланный восьмиугольными плитками пол, а затем в мягкую утробу швейцарской ванны. Эластичный материал, поддерживаемый по бокам рамой, угрожающе проминался под ногами. Олифант попробовал сесть и едва не перевернул всю хлипкую конструкцию; его зад утонул в страстных объятиях теплой скользкой резины.

Согласно предписанию Макнила, в корыте полагалось лежать четверть часа, откинув голову на небольшую надувную подушку из прорезиненного холста, дополнительно предоставляемую производителем. Макнил полагал, что чугунный остов фарфоровой ванны сбивает попытки позвоночника вернуться к правильной магнитной полярности. Олифант чуть сменил позу и сморщился, ощущая, как неприятно липнет к телу резина.

На боку корыта висела небольшая бамбуковая корзинка; Блай положил в нее губку, пемзу и французское мыло. Бамбук, надо думать, тоже не имеет никаких магнитных свойств.

Олифант глухо застонал и взялся за мыло.

Свалив с плеч бремя дневных забот, он, по обыкновенной своей привычке, начал вспоминать, – но не смутно и расплывчато, как принято это у большинства людей, а оживляя прошлое в мельчайших, абсолютно точных подробностях. Природа одарила Олифанта великолепной памятью, отцовское же увлечение месмеризмом и фокусами открыло ему дорогу к тайным приемам мнемоники. Приобретенная тренировками способность все запоминать и ничего не забывать оказалась весьма ценным подспорьем в работе, да и вообще в жизни; Олифант продолжал эти тренировки и сейчас, они стали для него чем-то вроде молитвы.

Чуть меньше года назад он вошел в тридцать седьмой номер “Гранд-Отеля”, чтобы осмотреть вещи Майкла Рэдли.

Ровно три места багажа: потертая шляпная коробка, ковровый саквояж с латунными уголками и новехонький “пароходный сундук”, специально приспособленный для морских путешествий – поставленный на пол и открытый, он сочетал в себе качества платяного шкафа и секретера. Хитроумная механика сундука подействовала на Олифанта угнетающе. Все эти петли и никелированные защелки, ролики и полозья, крючки и шарниры, все они говорили о страстном предвкушении поездки, которой не будет. Не менее тяжкое впечатление производили три гросса претенциозно напечатанных визитных карточек с манчестерским номером Рэдли, так и оставшиеся в типографской упаковке.

А еще покойный питал слабость к шелковым ночным рубашкам. Олифант распаковывал отделения сундука одно за другим, выкладывая одежду на кровать с аккуратностью опытного камердинера; он выворачивал каждый карман, ощупывал каждый шов, каждую подкладку.

Туалетные принадлежности Рэдли хранились в сумочке из непромокаемого шелка.

Олифант раскрыл сумочку и осмотрел ее содержимое: помазок для бритья из барсучьей шерсти, самозатачивающаяся безопасная бритва, зубная щетка, жестянка зубного порошка, мешочек с губкой... Он постучал костяной ручкой помазка о ножку кровати. Он открыл бритвенный прибор – на фиолетовом бархате поблескивали никелированные детали станочка. Он высыпал зубной порошок на лист бумаги с виньеткой “Гранд-Отеля”. Он заглянул в мешочек для губки – и увидел губку.

Олифант вернулся к бритвенному прибору; он вытряхнул все железки на крахмальную манишку вечерней рубашки, раскрыл перочинный нож, висевший у него на часовой цепочке вместо брелока, и подцепил дно футляра. Под оклеенной бархатом картонкой обнаружился сложенный в несколько раз лист бумаги.

Написанный карандашом текст хранил следы многочисленных подтирок и исправлений; скорее всего, это был незаконченный черновик какого-то письма. Без даты, без обращения к адресату и без подписи.

“Вы, вероятно, помните две наши беседы в пр авг, во время второй из которых вы любезно доверили мне ев гипотезы. Счастлив уведомить вас, что опр действия дали мне в руки версию – правильную вере вшг ориг, – которую, я абс в этом уверен, можно будет наконец прогнать, продемонстрировав тем самым столь долгожданное доказательство”.

Большая часть листа оставалась чистой, за исключением едва различимых прямоугольников с вписанными в них заглавными буквами: АЛГ, СЖАТ и МОД.

Эти АЛГ, СЖАТ и МОД превратились со временем в три головы сказочного чудовища, непрошенно поселившегося в мозгу Олифанта. Даже вероятная разгадка смысла этих букв, подсказанная стенограммами допросов Уильяма Коллинза, не смогла развеять навязчивый образ АЛГ-СЖАТ-МОДа, трех змеиных шей с кошмарными человеческими головами, человеческими лицами.Мертвое лицо Рэдли – застывший в беззвучном крике рот, пустые остекленевшие глаза. Мраморные черты Ады Байрон, надменные и бесстрастные, обрамленные высшей геометрией локонов и завитков. Но третья голова, бредовый бутон, покачивающийся на гибком, чешуйчатом стебле шеи, ускользала от взгляда. Иногда казалось, что у нее лицо Эдварда Мэллори – агрессивно честолюбивое, безнадежно искреннее; в другие моменты Олифант почти различал хорошенькое, ядовитое личико Флоренс Бартлетт, окутанное парами серной кислоты.

А иногда, например – сейчас, в липких объятиях резиновой лохани, уплывая к континенту снов, он видел собственное лицо, свои глаза, полные несказанного ужаса.

* * *

Следующее утро проспавший допоздна Олифант провел в постели, куда Блай приносил ему папки из кабинета, крепкий чай и тосты с анчоусами. Он просмотрел досье на некоего Вильгельма Штибера, прусского агента, действующего под маской Шмидта, редактора эмигрантской газеты. С гораздо большим интересом он изучил и снабдил пометками отчет с Боу-стрит о недавних попытках контрабандного провоза военного снаряжения – груз неизменно предназначался для Манхэттена. Следующая папка содержала распечатанные тексты нескольких писем от некоего бостонца, мистера Коупленда. Мистер Коупленд, разъездной агент лесоторговой фирмы, состоял на британском жаловании. Его письма описывали систему укреплений, защищающих остров Манхэттен, с особым упором на расположение артиллерийских батарей. Тренированный взгляд Олифанта быстро пробежал описание южного форта Губернаторского острова (допотопное барахло) и зацепился за сообщение о слухах, что Коммуна установила минное заграждение от Роумерских мелей до пролива Те-Нарроус.