Читать книгу "Твари - Михаил Вершовский"

— Не читал. — Сергей смутился. — Именно эту и не читал.

— Ну ничего, — великодушно ответствовал Кремер. — Прочитаешь еще. Не все ж кухонные журналы мусолить.

Телешов, склонив голову, искоса посмотрел на него.

— А и язва же ты, Петр.

— Ты полпроцента того не знаешь, — безмятежно ответил майор. — Ты вон у шефа моего спроси, он тебе остальные девяносто девять с полтиной вывалит. Для полноты картины.

Он прошелся взглядом от одного конца дома к другому.

— Перекур у ребят получается. — Кремер ткнул большим пальцем куда-то за спину. — И прочие остальные тоже. Так, пукнут для острастки раз-другой, прошу прощения у дам.

В подтверждение его слов где-то в конце квартала раздался одиночный выстрел из дробовика.

— И как с этим фантом быть, Алина Витальевна?

Она снова подняла глаза на Кремера. Лицо его было абсолютно серьезным.

— Вы хотите понять, выгнали ли из домов всех даймондбэков?

— Среди прочего. Ну ладно, давайте начнем с этого. Так выгнали?

— Не думаю, — мотнула головой Наговицына.

— Так. И почему?

— Потому что речь все-таки не о каких-то высокоразвитых существах идет. Репеллент их, конечно, дезориентировал, но это не значит, что своим умом они догадаются, где концентрация этого газа минимальна. На улице, то есть.

— И значит? — не унимался Кремер.

— И значит, кое-где могут сидеть по квартирам, тыкаться из угла в угол, одуревшие, потерявшиеся. Поэтому и была дана задача людям на крышах: гнать репеллент без перерыва, все время.

— То есть, со временем даймондбэки наши как бы врубятся?

— Врубаться им особо нечем, но методом проб и ошибок все-таки будут двигаться туда, где газа меньше.

Майор удовлетворенно кивнул.

— Значит, ребятам работенка еще выпадет.

— Должна, — твердо ответила Алина.

— Ну, а теперь вопрос второй: куда прочая мразь из очистной системы девается? Ведь даже если с трансформаторной мы ошиблись, и точка проникновения — она же гнездо — не там располагается, так все равно где-нибудь, да и поперли бы наружу. Верно?

— Верно. — Наговицына смотрела в сторону.

— Полезли бы они наверх там, где их ждут, мы бы уже знали.

— Каким образом? — вмешался Телешов. — Их же там не стрелять должны?

— Струя огнемета модели ЛПО-50, Сергей, звук имеет характерный и достаточно сильный. На таком пятаке да в ночное время — не прозеваешь. Это на предмет расчетной нашей точки.

Кремер помолчал, потом подвел итог своей речи:

— Значит, на огнеметчиков они пока не вышли — но и в другом месте не ринулись наверх массово. Здесь народу столько понатыкано — незаметно не проскользнуть.

Он снова умолк.

— А где же финальное «следовательно»? — негромко спросила Алина.

— На финальное, Алина Витальевна, ответ нам жизнь даст. Что ж его без толку-то формулировать?

Наговицына смотрела себе под ноги. Но должны ведь они бежать из всех этих проклятых труб. Уже обязаны. Остальные из квартир — бегут, ничего не чувствуя, с заблокированными термолокаторами, с выключенным обонянием. Бегут под выстрелы. А те? Вдобавок ведь и спирт для них должен быть раздражителем серьезным, значит, не один лишь изобензофуран работать должен. Раствор этот не имеет права не сработать. И он работает, в этом она не могла сомневаться. Но тогда где же змеи?

Сбившись в тесный клубок, они задыхались, оглушенные, растерявшиеся, дергающиеся во все стороны. А из лаза между колодцем, ржавая задвижка в котором полностью скрылась под грудой змеиных тел, и тем участком трубы, где был отколот кусок чугуна размером с человеческую голову, в гнездо рвались все новые и новые даймондбэки. Потерявшие не только способность ориентироваться по запаху и теплу, но и видеть — спиртовой раствор обжег их глаза, рты, языки, а пары репеллента окончательно превратили гремучников из смертоносных охотников в клубок растерянных, перепуганных существ, яростно разевавших пасти в попытке глотнуть воздуха, но вместо воздуха вдыхавших все те же оглушающие и парализующие пары.

Инстинкт настойчиво толкал их наверх, к выходу из гнезда, к тому небольшому отверстию сбоку от литой крышки люка, через которое свободно проскальзывали даже самые крупные из них. Но было нечто, что заставляло их оставаться на месте: слепых и беспомощных, одуревших от обрушившихся на них химикатов. Гул множества шагов, еще более мощный гул, исходивший от множества непонятных тяжелых существ или предметов — и все это было сосредоточено вокруг их дома, их гнезда, из которого при любых других обстоятельствах каждый из них бежал бы не мешкая.

Это нечто, удерживавшее их здесь, в удушающей атмосфере нафталина и спирта, было, неким подобием коллективного разума — и уж во всяком случае, подобием коллективного инстинкта, который озабочен был уже не тем, насколько голодно, холодно и неприятно каждому из них, но лишь тем, как выжить всем. Или хотя бы большинству. И сейчас это нечто знало, — или чувствовало — что если здесь творится непонятный для них кошмар, не оставивший им ни одного из надежных и совершенных орудий охотника и убийцы, то там, наверху — верная смерть. Нечто, руководившее ими, не оставляло выбора. Здесь, внизу, они были парализованы страхом — наверное, впервые за всю их не слишком долгую жизнь. Там, снаружи, был не просто страх. Там была смерть. И потому они извивались, тыкались в стенки колодца и в тела собратьев, не видя, ни куда они ползут, ни с кем сталкиваются, не боясь оказаться погребенными под грудой все прибывавших и прибывавших тел, а напротив, вжимаясь как можно глубже в это пульсирующий и дергающийся клубок. Перепуганные — но живые. А наверху — смерть, смерть, смерть. Если этого и не знал каждый из них в отдельности, то отчетливо чувствовало объединяющее их нечто — великий инстинкт сохранения рода.

Однако долго так продолжаться не могло. Как только одна или две змеи все-таки решатся выбраться наружу, мощные клещи коллективного инстинкта разожмутся в одно мгновение. Потому что тогда будет — каждый за себя.

Но это еще не сейчас. Еще не сейчас.

Сергей поднял голову. Ветерок был несильным, но все же и он постепенно сносил запах репеллента, выползавший из подъездов. Действительно, похоже на нафталин. Бабушкин шкаф, подумал он. Вовсе не отвратительно — не без некоторой даже ностальгии.

Разлапистая ветка над его головой слабо покачивалась, время от времени перекрывая тусклый свет фонаря и рисуя прихотливые тени на стене дома. Телешов рассеяно наблюдал за тем, как менялся этот рисунок. Вот чья-то многопалая рука покачалась вверх и вниз, словно успокаивая кого-то, между третьим этажом и вторым. Вот порыв ветра взметнул эту руку еще выше. Вот…

Сергей замер.

В окне четвертого этажа, забравшись с ногами на подоконник и прижавшись личиком и ладошками к стеклу, был ребенок. Тот самый, молчаливый и как будто ничейный малыш, смирившийся со своим недетским одиночеством. Странные тени, отбрасываемые шевелящимися ветками, медленно, как в темном и нехорошем сне, бродили по оконному стеклу. И по неподвижному личику мальчонки.